Ю Несбё - Спаситель

— А откуда мне знать, что вы вооружены, Харри? Револьвер-то ваш у меня.

— У меня тот, что принадлежал коллеге. — Харри видел, как палец лег на спуск. — Джеку Халворсену. Которого ты зарезал на Гётеборггата.

Человек перед ним оцепенел.

— Джеку Халворсену, — повторил Станкич. — Почему вы решили, что это был я?

— Твоя ДНК в рвоте. Твоя кровь на его пальто. И свидетель, который стоит перед тобой.

Станкич медленно кивнул:

— Понимаю. Я убил вашего коллегу. Но если вы так думаете, то почему еще не пристрелили меня?

— Потому что мы разные, ты и я, — сказал Харри. — Я не убийца, а полицейский. Так что, если ты сейчас положишь револьвер, я заберу только половину твоей жизни. Ровно двадцать лет. Выбирай, Станкич. — Мышцы плеч у Харри уже начали болеть.

— Tell him! [59] Расскажи ему! (англ.).

Харри понял, что Станкич крикнул это Юну, только когда Юн как бы очнулся.

— Tell him!

Кадык у Юна ходил вверх-вниз, точно поплавок.

— Юн? — сказал Харри.

— Я не могу…

— Он вас застрелит, Юн. Говорите.

— Не знаю, чего вам от меня надо…

— Послушайте, Юн. — Харри не сводил глаз со Станкича. — Ни одно слово, сказанное вами под дулом револьвера, нельзя использовать в суде против вас. Понимаете? Как раз сейчас вы ничего не теряете.

Твердые гладкие стены помещения отозвались неестественно резким и громким эхом движущихся металлических деталей и пружин, когда человек в смокинге взвел курок.

— Подождите! — Юн выставил руки вперед. — Я все расскажу.

Через плечо Станкича он перехватил взгляд полицейского. И понял, что тот все знает. Возможно, уже давно. Полицейский прав: он ничего не теряет. Что бы ни сказал, против него это не используешь. А самое странное — он хотел рассказать. По сути, только этого и хотел.

— Мы стояли возле машины и ждали Tea, — начал Юн. — Полицейский слушал сообщение с мобильного ответчика. Я уловил, что оно от Мадса. И все понял, когда полицейский сказал, что это признание и ему надо связаться с вами. Понял, что меня вот-вот изобличат. У меня был Робертов складной нож, и я среагировал инстинктивно.

Он воочию видел, как пробовал заблокировать руки полицейского за спиной, но тот сумел высвободить одну и прикрыть горло. Юн пырял и пырял ножом эту руку, но до шейной артерии добраться не мог. В ярости он швырял полицейского из стороны в сторону, как тряпичную куклу, и все пырял, пырял, пока нож не вошел в грудь, тут полицейский судорожно вздохнул и обмяк. Он поднял с земли его мобильник, сунул в карман. Оставалось нанести последний удар.

— Но Станкич помешал? — спросил Харри.

Юн уже взмахнул ножом, чтобы перерезать бесчувственной жертве горло, когда услышал крик на чужом языке, поднял голову и увидел, что к ним бежит человек в синей куртке.

— У него был пистолет, и мне пришлось бежать, — сказал Юн, чувствуя, как признание очищает его, освобождает от бремени. Увидел, как Харри кивнул, увидел, что белокурый великан понял его. И так растрогался, что горло перехватило от слез, когда он продолжил: — Он выстрелил, когда я вбежал в подъезд. И чуть не попал. Чуть меня не убил, Харри. Он сумасшедший киллер. Вы должны застрелить его, Харри. Мы должны схватить его, вы и я… мы…

Он увидел, как Харри медленно опустил револьвер и сунул его за пояс брюк.

— Что… что вы делаете, Харри?

Великан-полицейский застегнул пальто.

— Ухожу в рождественский отпуск, Юн. Спасибо за рассказ.

— Харри! Подождите…

Уверенность в том, что сейчас произойдет, за секунду-другую высушила его горло и рот, он с трудом выдавил:

— Мы можем поделить деньги, Харри. Слушайте, можно ведь поделить на троих. И никто ничего не узнает.

Но Харри уже повернулся и по-английски сказал Станкичу:

— Думаю, в сумке достаточно денег, чтобы многие из «Интернационаля» построили дома в Вуковаре. А мама твоя, возможно, пожертвует немного апостолу в соборе Святого Стефана.

— Харри! — Крик Юна звучал как предсмертный крик. — Все люди заслуживают нового шанса, Харри!

Полицейский, уже взявшись за ручку двери, остановился.

— Загляни в свое сердце, Харри. Ты наверняка найдешь частицу прощения!

— Проблема в том… — Харри потер подбородок. — Я прощением не занимаюсь.

— Что? — Юн опешил.

— Спасение, Юн. Избавление. Вот мое дело. Мое тоже.

Когда Юн услышал, как дверь за Харри с металлическим щелчком закрылась, увидел, как человек в смокинге поднял револьвер, и уставился в черную глазницу дула, ужас обернулся физической болью, и он уже не понимал, кто кричит — Рагнхильд, он сам или кто-то другой. Но перед тем как пуля пробила ему лоб, Юн Карлсен сформулировал вывод, к которому шел долгие годы сомнений, стыда и отчаянных молитв: ни криков, ни молитв никто не слышит.