Борис Васильев - Розыск продолжать

— Что за манера людей по пустякам беспокоить?

— У вас на даче ничего не пропало?

— Ничего.

Беседу вел сам Сорокопут. Я сидел в сторонке и помалкивал. «Уцеплял мысль», как выражался мой непосредственный.

— Так уж и ничего?

— Ну, матрац распатронили да подушки.

— Разрешите вопрос? — Я встал и одернул мундир: очень уж волновался и даже робел перед боевым генералом. — У вас в доме, товарищ генерал, никогда не хранилось оружия?

— Какого еще оружия?

— Охотничьего ружья, например. Или личного боевого со времен войны.

— Личного боевого... — Показалось мне тогда или генерал и вправду с трудом спрятал горький вздох? — Личное боевое оружие положено сдавать при выходе в отставку, молодой человек.

— Да, конечно. Однако бывают случаи...

— Это все. — Генерал Симанчук поднялся. — По пустякам прошу впредь не тревожить. Честь имею.

И вышел. Сорокопут недовольно покряхтел, покрутил папиросу и сказал:

— Не привык он врать. А, похоже, пришлось.

— Так, может, нам...

— Ждать! — рявкнул начальник. — Я дело возбудил, и ты мне его раскрой. А пока жди. Но активно: мысль уцепил?

Я тогда еще не знал, что означает «ждать активно», но на всякий случай сказал: «Ясно». Я полагал, что после массового наезда дачевладельцев, после всех слухов, которые расползлись по поселку, неизвестные злоумышленники затаятся надолго, если не навсегда. Но события развивались не по моим предположениям, а по своим законам, в которых мне еще предстояло разбираться.

— Поймала! Поймала!

С таким воплем ранним утром вбежала в отделение почтальонша Агния Тимофеевна Квасина. Была она женщиной немолодой, грузной; запыхалась, поспешая, и, прокричав эти два слова, рухнула на стул отдуваться и обмахиваться. Начальник старший лейтенант Сорокопут еще не появился, в отделении тогда находились только мы с дежурным сержантом Крючковым. И пока Квасина отдувалась, мы переглядывались с молчаливым недоумением, поскольку никто следом не появился, и кто кого поймал, было нам пока неясно.

— А где... — начал сержант.

— Там. — Почтальонша помахала рукой в направлении неопределенном. — Иду утречком по Ворошиловской, вдруг — глядь! — а он матрац волокет! Ну, я, конечно, кричать.

— Кто он-то? — в нетерпении перебил я.

— Вор! Увидал меня, матрац бросил и деру.

— Какой он из себя? Как выглядит?

— Не знаю, милый. Я со страху в снег повалилась и голову спрятала. Сперва, значит, закричала, а потом голову спрятала.

С дежурным сержантом Крючковым мы оказались на Ворошиловской через двадцать три минуты после сообщения. Никого там, естественно, не было, но взломанная дверь и брошенный на полдороге к калитке пружинный матрац существовали в действительности. А заодно существовали и следы, ведущие через сад к изгороди, а за нею — на тропинку, где их обнаружить было уже невозможно.

— Странный след какой, — сказал сержант. — Гляди, будто он ногу волокет. Замечаешь?

— Погоди, парнишка в поселке левую ногу приволакивает. Вроде как загребает ею. Встречал такого?

— Так то ж Вовочка-дурачок! — обрадовался Крючков. — Похоже, что и вправду его след.

Однако сразу же проверить свою догадку мы не смогли: Вовочки-дурачка, или (официально) гражданина Пухова Владимира Пантелеймоновича, по месту постоянного жительства (это, стало быть, у матери) в наличии не обнаружилось. Мать — сухая и слезливая подсобница в местном магазинчике — на работу уходила до свету, когда сын еще спал. А проверить ее показания было невозможно, поскольку жила она вдвоем с младшим недоразвитым сыном-инвалидом, потеряв здорового старшего на фронте вместе с мужем.

— Придется у вас его обождать.

Сержант привел Вовочку быстро: замерзнув, парнишка побежал греться домой. Но греться ему пришлось в плохо отапливаемой комнате милиции, где он с ходу все решительно отрицал. Тупо, глупо и однообразно.

— Не-е.

— Справка у него, — вздохнул Сорокопут. — Никакой суд не поверит, если он сам не расколется, а мы не докажем.

Парнишка выглядел крайне запуганным. Это могло быть и следствием врожденной болезни, и боязнью наказания, и просто детским страхом перед милицейской формой. А я в тот день надел старый бушлат, и ничего форменного, кроме сапог, на мне не было.

— Вы уйдите, — шепнул я Сорокопуту. — Попробую не пугать.

Сорокопут соображал, как надо, и тут же вышел. Парнишка сидел, съежившись, беспрестанно шмыгал носом и глядел настороженно.

— А чего у тебя в карманах?