Татьяна Степанова - Колесница времени

— Тетя!!

Голос Данилы… хриплый… так ворон каркает… так раненый хрипит…

— Я говорила тебе — я убью их всех, всех, с кем ты путаешься! Я клялась тебе. Ты мой, и только мой! Ты не верил, ты смеялся… Так вот я доказала тебе! Я доказала, как сильно я люблю тебя. Никто у меня тебя не отнимет, и делить тебя я не стану ни с кем. Я их всех уничтожила, слышишь? Ты мой навсегда, и никто тебя у меня не заберет!!

Лопырева… она не отрицала, не скрывала, в бешеной истерике она кричала это Даниле прямо в лицо.

А они все слушали ее — семья, муж, полицейские, Катя…

— Она — ваша любовница. — Лиля Белоручка не спрашивала это у Данилы, она констатировала факт.

— Я спал с ней. Я просто спал с ней.

— Ты! — Петр Алексеевич в инвалидном кресле сжал худые кулаки. — Ты, мой сын…

— Я спал с ней! Она сама этого хотела, она…

— Я люблю тебя, я так люблю тебя. — Из глаз Раисы Лопыревой неожиданно полились слезы, лицо превратилось в грязную маску. — Вся жизнь моя в тебе… я люблю тебя, я на все пойду, пошла ради тебя… Ради того, чтобы не делить тебя ни с кем, а владеть тобой.

— Но я не твоя вещь! Я не твой.

— Ты мой! — Лопырева топнула ногой. — Ты мой, слышите вы все — он мой. И ты слышишь меня, — она обернулась к Кате, — ты, оставшаяся в живых… Тебе просто повезло. Мечтаешь, что он останется с тобой? Не надейся. На день, на два, на неделю. А потом появится новая потаскуха или новый потаскун. Он так устроен. О, я знаю его, как никто. Он же наша кровь, он сын моей сестры.

— Кстати, о вашей сестре, — оборвала ее Лиля Белоручка, внимательно слушавшая и фиксировавшая все эти вопли — фактическое признание в убийствах на диктофон. — Кстати, о вашей сестре, о вашей жене, — она глянула в сторону Петра Алексеевича, — о вашей матери, — она обернулась к Даниле и Жене, — мы должны прояснить с вами и этот вопрос тоже.

Они все молчали, не реагировали.

— В салоне вашего «Мерседеса», Петр Алексеевич, была найдена гильза. Мы с вами об этом уже беседовали, и вы пытались рассказать мне… в общем, вы выдвинули свою версию покушения на вас. — Лиля кивнула оперативнику, и тот показал пистолет «ТТ», изъятый у Лопыревой. — Вот пистолет, из которого Раиса Павловна стреляла сегодня на наших глазах, из которого она убила трех человек. Гильзы совпали. Тот выстрел на набережной, когда вы, Петр Алексеевич, возвращались из театра, был сделан тоже вот из этого пистолета. Я обращаюсь к вам в присутствии вашего сына и вашей дочери, потерявших мать. Да, она погибла в результате аварии, не от выстрела. А вы стали калекой в результате той аварии. Вам уголовное преследование не грозит. Но ваша жена, Раиса Лопырева — убийца, на ее руках кровь троих. И она ответит за это по закону. И я обращаюсь к вам: скажите правду — вот сейчас скажите правду — даже не нам, полиции, нам уже, собственно, многое ясно, а своим детям, глядя им в глаза.

— Что я должен сказать? — спросил Петр Алексеевич.

— Расскажите правду о том, что произошло в тот вечер, когда ваша жена умерла.

— Папа! — воскликнула молчавшая доселе Женя. — Папа, пожалуйста!

— Отец! — крикнул Данила.

— Ты вообще молчи! Ты, мой сын, посмел… всю эту грязь…

— Отец, скажи нам правду.

— Папа! — Женя протянула руки умоляюще. — Папа, мы хотим знать, мы должны это узнать после всего, что узнали сейчас.

— Раиса Лопырева — убийца. А вы — калека. Вам ничего не будет, что бы вы ни совершили в прошлом, — сказала Лиля, — но ведь тяжко жить с этим, правда? Тяжелое бремя. Облегчите душу, Петр Алексеевич.

Кочергин молчал.

— Я помогу, если вам так трудно говорить самому. — Лиля подошла к инвалидному креслу. — Наводящие вопросы… Они порой нужны. В салоне «Мерседеса» в тот вечер этот пистолет был у вас в руках?

— Нет, — Петр Алексеевич покачал седой головой.

— Это в вас стреляли?

— Нет.

— Пистолет был в руках Раисы Павловны?

— Да.

Петр Алексеевич опустил голову — низко, пряча глаза.

— А в кого она выстрелила там, на светофоре, где вы остановились?

— В Марину, в мою жену, в свою сестру.

— Ах ты, старый подонок! — заорала Раиса Павловна Лопырева. Слезы в ее глазах мгновенно высохли, уступив место снова бешеной ярости. — Ах ты, старая мразь, предатель! А не ты ли сам этого хотел? Не ты ли мечтал избавиться от своей Мессалины, наставлявшей тебе рога с первым встречным? Не ты ли плакал, жаловался мне, что больше не можешь так жить, не можешь терпеть этот разврат, эту грязь, что она тянула в твой дом, позоря тебя?

— Я любил ее, я так любил ее, мою жену, а она не ставила меня ни в грош, она изменяла мне. — Петр Алексеевич закрыл глаза руками.