Клэр Бреттонс - С вечера до полудня

Гордон зажмурился. Дознание установило, что Тельму истязали три дня. От бессильной злобы у него кружилась голова, мутился рассудок. Ему хотелось заставить Габриелу молчать, чтобы его не терзала снова эта мрачная безжалостная правда, но он не мог. Ему необходимо было услышать эту историю из уст Габриелы. Глаза ему жгли непролитые слезы, на лбу выступил холодный пот. Он крепче прижал девушку, сам не зная, кого пытается успокоить — ее или себя.

Габриела чуть шевельнулась и сморщила нос.

— Потом я увидела неоновую вывеску — «Руе де Бурбон». На Гарден-стрит был бар с таким же названием. Я сказала об этом Шелтону, и мы поехали туда. — Ее снова начало трясти. — О Боже, Гордон, мы поехали туда! Осознание ошибки пришло чуть позже.

Он хотел сказать ей правду. Сказать, что не нужно ничего объяснять, что он и сам все знает. Он видел, как воспоминание об этой трагедии терзает Габриелу.

Ее хрупкое тело содрогалось от безутешных рыданий.

— На вывеске бара мигал красный свет. Мы вошли. Там было дымно и темно. От запаха пива и пота у меня закружилась голова. Тут снова пришло видение, и я ощутила резкую боль в горле. Шея огнем горела. Я… я стала задыхаться. Пыталась сказать Шелтону, что мы пришли не туда. Что нам нужна улица с этим названием, а не бар. — Дыхание ее стало хриплым и резким. — Но горло… — Она сглотнула. — Я не могла говорить. Я не могла сказать ему это, Гор. И… и Тельма умерла.

Гордон снова ощутил горечь, щемящую пустоту внутри, гнев оттого, что вмешательство Габриелы, возможно, замедлило полицейское расследование и привело к гибели Тельмы. Он снова пережил страшную боль, обрушившуюся на него в морге, где Эванс опознал тело Тельмы. Никогда ему не забыть этого. Руки и ноги ее были покрыты ссадинами, на груди и бедрах виднелись следы сигаретных ожогов. Но страшнее всего была рваная рана на ее горле.

Габриела заливалась слезами. Он провел по ее щекам тыльной стороной ладони. А стихнет ли ее боль хоть когда-нибудь?

— Мы нашли Тельму слишком поздно.

Охваченный леденящим страхом, Гордон стиснул плечи Габриелы.

— Ты ее видела?

Она кивнула и прижалась к его груди.

— Я кое-как написала, что это не бар, а улица. Мы поехали туда, и я указала дом. Потом Шелтон велел мне оставаться в машине, но я не послушалась.

— Ты пошла за ним? — Глаза Гордона налились слезами, и он поспешил опустить веки. — О Габи…

Изнемогая от стремления уберечь, защитить девушку, он так прижал ее к себе, что она чуть не задохнулась в его объятиях.

— Не знаю, что было дальше. Помню только, как вошла в эту жуткую комнату и увидела ее на постели. — Габриела задрожала всем телом. — Очнулась я в институте доктора Иды Хоффман. Мне сказали, что я два дня была без сознания.

В голосе ее уже не слышалось никаких эмоций, он стал тусклым и невыразительным. От этого неестественного спокойствия Гордону стало не по себе. Он понял, что Габриела уже видела этот сон раньше, и не один раз. Но он пока еще не уяснил, что заставляет ее так страдать — то, что она выдавала себя за экстрасенса и этим замедлила расследование, или то, что, будучи экстрасенсом, совершила ошибку, которая стала причиной гибели Тельмы. Но в том, что страдания Габриелы глубоки и искренни, он уже не сомневался. Ведь она, в отличие от него, видела Тельму не в стерильном морге, а в том жутком месте, где несчастная мучилась и умерла.

Гордон от всего сердца жалел, что его не было тогда рядом с Габриелой, что он не мог разделить с ней ее страдания, помочь ей справиться с невыносимым горем. А она страдала не меньше, чем Эванс. Бедный Эванс! Ведь Тельма была его женой. Подумать только, увидеть свою жену замученной до смерти! Такое может сломить человека на всю жизнь…

К его горлу подступили слезы. А Эванса горе и впрямь раздавило. Тем рождественским утром он сказал Гордону, что без Тельмы жизнь для него потеряла всякий смысл, что она была в его жизни всем, что лучше бы он умер вместе с ней. Только много позже Гордон догадался, что это был крик о помощи… но он его не услышал.

Слепо глядя в потолок, он сказал Габриеле то единственное, что только и мог сказать ей сейчас:

— В том нет твоей вины.

— Нет, это я виновата.

— Почему?

— Я совершила ошибку, и Тельма погибла.

В комнате повисла гнетущая тишина. В окно монотонно стучал дождь. По стеклам, поблескивая в отсветах фонаря, катились крупные капли.

Габриела винила себя в смерти Тельмы. А он, Гордон, винил себя в смерти Эванса, и эта вина была куда значительней, ибо к ней добавилась еще и ложь. Он все время лгал Габриеле. И сейчас, сидя рядом с ней на постели и держа ее в объятиях, он наконец сумел уловить ту мысль, что с самого начала витала где-то в глубине его разума: она ни разу не солгала ему. Единственное, чего она не открыла ему, — это имя Тельмы. Но во всем остальном она была с ним предельно откровенна. А он?