Лариса Рубцова - Тореадор

– Благодарю Вас, Падре. Но будет лучше, если я Вам расскажу свою историю, пока спят мама и Лаура.

– Что ж, как пожелаешь. Я внимательно слушаю тебя.

– Меня зовут Марко Хосе Сантос. Где и когда я родился, я не знаю. Мои родители никогда не говорили мне об этом. Себя я помню, наверное, лет с четырех, когда Лаура стала делать первые шаги. Мы тогда жили на Корсике. Мой отец был рыбаком, мама ходила по разным людям, делая всякую работу, стирала белье, работала в саду и на огороде, шила и перешивала вещи. Я же оставался дома с Лаурой. Когда отец возвращался с рыбалки, мы с Лаурой старались не попадаться ему на глаза. Не помню, чтобы он когда-либо сказал нам хоть одно ласковое слово или как-нибудь приласкал. Я для него всегда был "крысенышем" или "щенком", а Лаура "адовым отродьем". Если мы не успевали вовремя спрятаться, то он бил нас всем, что попадало ему под руку и прогонял с глаз долой. В такие дни еды нам не давали до тех пор, пока он не уйдет из дома или не заснет пьяным. Мама тоже не ласковая, но она нас хотя бы не била, и даже кормила. Когда я немного подрос, то научился уворачиваться от пинков и дубинки. Это смешило отца. Тогда он, впервые, вручил мне настоящий пиратский нож, тяжелый и острый. И стал учить драться на ножах, постоянно приговаривая: "Когда ты вырастешь, то этим вот ножом, убьешь дона Хосе Викторио де Васкеса из Севильи. Запомни это имя хорошенько. И поклянись мне страшной клятвой, что сделаешь это!". Я не знал никакого дона Хосе Викторио де Васкеса из Севильи и поэтому не мог дать такой клятвы. Это ужасно злило отца. Не добившись от меня обещания убить его врага, он начинал избивать меня до потери сознания. Однажды он ударил меня так, что я пришел в себя совсем нескоро. Помню, что открыл глаза, когда мне на лицо капнула вода. Это маленькая Лаура плакала надо мной. Ей тогда было года четыре или пять. Она оттирала тряпочкой кровь с моего лица. "Cariño Marcos. Mi vida 1 1 Cariño Marcos. Mi vida – Милый Марко, душа моя (исп.) " Я улыбнулся ей сквозь острую боль, чтобы она не плакала, и тут услышал, как мама говорила отцу: "Если ты убьешь его сейчас, то кто отмстит потом твоему врагу?" А он ей зло отвечал: "Замолчи! Шлюха! Мне все равно, кто из них сдохнет первым! Но ты права, если крысеныш все же убьет Хосе Васкеса, я буду отомщен! Но он не хочет давать мне клятву! Мелкое чудовище.» Мама ничего не сказала, только вышла, даже не посмотрев, жив я или нет. От обиды я заплакал. А потом понял, во-первых, надо научиться защищаться как следует, во-вторых, надо всегда молчать. Если я стану говорить или кричать, то он вынудит меня дать эту страшную клятву. Не знаю, почему, не могу сказать по какой причине, я никогда так и не дал ему клятвы убить дона Хосе Викторио де Васкеса из Севильи. Кто такой этот дон Хосе? Почему мой отец так жаждал этой смерти? Почему именно я должен был стать орудием мести? На все эти вопросы у меня так и нет ответов.

Время шло. Когда мне было лет восемь, или около того, я точно не знаю, весной отец отвел меня к пастуху, чтобы я помогал пасти коз и коров. За это меня кормили хозяева этих животных. Я вставал на заре, будил маленькую Лауру, и мы шли собирать стадо. Старый пастух был добрым. Он нам рассказывал разные интересные истории. Лаура тихонько сидела под деревом и играла с камешками и травой, или ходила вместе со стариком, рассматривая разные растения и корешки. А я чистил коров и черного быка. Этого быка боялись в нашем селении все. Он был огромный, как гора, с длинными рогами, если пройти мимо него быстро или побежать, глаза быка наливались кровью, он низко наклонял голову … и его было не остановить. Так он затоптал прежнего помощника пастуха. Никто не хотел пасти это стадо. Даже мимо старались никогда не проходить. Я совсем не боялся этого быка. Наоборот, меня постоянно тянуло к нему. Мне нравилось чесать ему под горлом и за ушами. Бык, при этом так смешно фыркал, и облизывал мне руки и лицо. Но вот однажды, случайно, маленькая Лаура побежала ко мне с горки, как раз мимо него. Он моментально озверел и погнался за девочкой. Она закричала. Я выскочил наперерез быку и стал прыгать перед ним, уворачиваясь от его острых рогов. Потом развернулся и побежал к реке. Бык погнался за мной. Я с разбега прыгнул в ледяную воду, бык тоже. Вода сразу успокоила быка. Он жалобно замычал, стоя по шею в воде. Я подплыл к нему, сказал несколько ласковых слов и почесал за ухом. Потянул за веревку с колокольчиком на шее и вывел его на берег. Там уже собрались люди. Они что-то кричали, но подойти ближе не решались. Я отвел быка в стадо. В тот раз я простудился и долго потом кашлял, а в реке потерял один башмак. Дома мне сильно влетело от отца. Первым делом он спросил, где мой нож. Убедившись, что тот, как и прежде в ножнах на поясе, он слегка успокоился, но выпорол меня своим ремнем. До самой осени я ходил босиком. Только когда на улице стало совсем холодно, мне выдали старые башмаки. Зато я стал любимцем в нашем селении. Хозяйки выносили мне хлеб и сыр, иногда молоко в кружке. Больше мы с Лаурой не голодали. А по праздникам я дразнил молодых бычков на потеху соседей. Два лета я помогал пастуху. Потом отец сказал, что я достаточно подрос, и должен помогать ему ловить рыбу. Мне совсем не нравилось море. Хотя я мог долго плыть не уставая и хорошо нырял, на спор задерживая дыхание. Пришлось учиться перебирать сети и постигать морское дело. Между тем, отец продолжал гонять меня, заставлял драться на ножах, учил убивать. Когда меня обзывали или оскорбляли моих родителей, меня это не задевало, я молчал, не поддаваясь на провокации. Но стоило однажды отцу поднять руку на Лауру, кровь бросилась мне в голову, я выхватил свой нож… и с тихой яростью пошел на него. Тогда, впервые, он слегка испугался и даже посмотрел на меня уважительно, оттолкнув сестру в сторону. Затем тоже достал свой нож и стал меня подзадоривать, чтобы опять устроить игры до первой крови. Когда я увидел, что Лаура убежала, сразу же остыл, спрятал нож, развернулся и ушел, сказав перед этим: "Если ты или кто бы то ни был, только пальцем дотронется до Лауры, я убью любого". Я сказал это тихо, но так убежденно, что он расслышал и осклабился в усмешке, но ничего не сказал.