Наталья Никитина - Полтора килограмма

от операции. Сын считает, что на данном этапе риск слишком высок и нужно продолжать эксперимент. А

дочь сейчас переживает новую влюбленность где-то на Сейшелах. Для меня она по-прежнему остается

маленькой девочкой, поэтому я пока не стал ее волновать и посвящать в свои планы.

Дочь – точная копия своей матери. Красивая, ветреная и, как ни прискорбно это осознавать, глупая и

легкомысленная. Она словно кошка, может быть ласковой, если хочет что-то получить от хозяина, но без

раздумий выпускает когти, если не в духе. Джес обладает лихорадочно-экзальтированным характером,

требующим постоянных наслаждений. Ее интересуют только модные вещи, драгоценности, мужчины и

различного рода реалити-шоу, которые она обсуждает с подругами по телефону по несколько часов подряд.

Она постоянно в кого-то влюблена, но даже я, имея феноменальную память, не успеваю запомнить имя ее

бойфренда на текущий отрезок времени.

Джесика родилась, когда мне было уже сорок восемь лет, и я наслаждался столь поздним отцовством

как подарком судьбы. Сразу после окончания школы дочь перебралась жить на Манхэттен. Звонила очень

редко. Каждый ее телефонный звонок начинался с непрерывного щебетания о том, как она меня любит и

скучает, а заканчивался просьбой внепланово пополнить баланс ее кредитной карты. Она никогда не

интересовалась моим здоровьем. В Нью-Йорке Джесика чудом закончила Джульярдскую школу актерского

мастерства, но как актриса оказалась невостребована, и тогда дочь решила стать звездой светской хроники,

с чем и по сей день великолепно справляется. Я пытался привлечь ее к делам корпорации, но все попытки

поговорить об этом заканчивались слезами и упреками в том, что я хочу заставить ее работать, поскольку

мне в тягость ее содержание. С юных лет последней точкой во всех наших спорах был ее шантаж, что в

противном случае она переедет жить к матери. Поэтому, опасаясь дурного влияния бывшей жены, я был

вынужден уступать наследнице во всем. Я поздно понял, что безделье входит в нее постепенно, как

болезнь, и избавиться от него спустя годы будет уже просто невозможно. Сам того не желая, я вырастил из

нее потребителя, и винить в этом мог лишь самого себя.

– Вы допускаете, что после операции можете стать неполноценным человеком в плане здоровья? —

осторожно поинтересовалась журналистка уже более мягким тоном.

– Да. Вы, Кэрол, сейчас озвучили мой кошмарный сон. Я стараюсь гнать от себя прочь подобные

мысли. Уж лучше умереть, чем жить как овощ. Если такое все же произойдет, я попросил Джима не мучить

меня. Думаю, он сможет справиться со своими чувствами и отпустить меня, ведь перед ним будет тело уже

не отца, а постороннего для него человека.

Говорить о возможной ущербности не было желания, и, поерзав в кресле, я пробурчал:

– Какой там у вас следующий вопрос?

Кэрол понимающе кивнула:

– А следующий вопрос о ваших родителях. Какими они были?

Я закрыл глаза, возвращая свою память в тридцатые годы прошлого века. Мой голос наполнился

теплом от нахлынувших воспоминаний. И я, не спеша, с расстановкой, начал восстанавливать хронологию

событий, послуживших причиной моего появления на свет:

– Отца звали Джон. Невысокий коренастый весельчак с ежиком густых черных волос, покрытых

равномерными вкраплениями седины. От близоруко прищуренных глаз лучиками отходило множество

мелких морщинок. Голос был густой, басовитый. Занимаясь ремонтом машин, отец обычно напевал что-

нибудь себе под нос. Помню его хорошо, хоть мне и было всего четыре года, когда он погиб. Знаете, Кэрол, я

всех людей по внешности и повадкам ассоциирую с представителями животного мира. Так вот, мой отец

был типичный енот-полоскун. Только не смейтесь! Разрез глаз и форма бровей придавали ему внешнее

сходство с этим зверем. Суетливый и жизнестойкий. Его руки были постоянно заняты каким-то делом, будь

то деревянный свисток для меня, который он мастерски вырезал ножом, или же ремонт обуви любого из

членов семьи.

6

Журналистка улыбалась. Нам вроде удалось восстановить статус-кво. Враждебность исчезла с ее

милого личика, и она слушала меня, накручивая на палец прядь длинных волос. Оператор почти всё время

снимал крупным планом мое лицо и практически не поворачивался к Кэрол, что давало ей возможность

держаться расслабленно, чего уж точно нельзя было сказать обо мне.