Аристарх Барвихин - Тайны тропического рая

Добравшись домой, он наткнулся на свою сестру Эмили, которая была на три года его старше и всегда понимала его больше, чем мать с отцом. Но сейчас ему было не до нее, ему хотелось поскорее проскользнуть к себе, чтобы скрыться от всего мира.

Эта его поспешность не ускользнула от Эмми, как называли его сестру все в доме, поэтому она последовала за ним в его комнату.

– Что с тобой, Болек? – мягко поинтересовалась она, взяв его за плечо, но он оттолкнул ее, что никогда раньше не делал, и упал на кровать, зарывшись лицом в подушку.

Эмми села рядом с ним, наклонилась и, щекоча его прядкой волос, тихо спросила:

– Болек, ты чего это, а?

Ее теплое, почти материнское участие растрогало его, размягчило, он всхлипнул и тяжело вздохнул.

– Тебя кто-нибудь обидел, малыш? – прошептала она, гладя его по голове. – Ты чего такой сегодня?

– Никакой я не малыш и никто меня не обидел! – мотнул он головой. – Просто я несчастный и глупый, и никому я не нужен, – вдруг произнес он сквозь слезы, почувствовав ужасную жалость к самому себе.

– Тогда что с тобой такое? – не унималась Эмми и стала гладить его по голове как маленького. – И что это у тебя ухо такое красное? И синяк на щеке. Подрался с кем-то, да?

– Оставь меня в покое! – вдруг неожиданно даже для себя самого огрызнулся он, отталкивая ее руку.

– Ну, как знаешь, – миролюбиво произнесла сестра, встала и вышла из комнаты.

Был уже поздний вечер, а они с Эмми все еще сидели на кухне и болтали о том, о сем.

– Ладно, братик, – сказала она, зевнув и прикрыв рот ладонью, – давай-ка помоги мне убрать со стола. А то мне еще посуду мыть. Прислуги сегодня нет, она вся на празднике, так что будем справляться сами.

– Иди, иди, – милостиво предложил Билл, – я сам всё уберу и помою.

– Какой ты милый, – проворковала сестра, чмокнула его в щеку и выпорхнула из столовой.

Когда родители вернулись с праздника, отец поинтересовался, показывая на ухо Билла и на синяк на его щеке:

– Что это у тебя?

– Так, поцапался кое с кем, – уклонился от прямого ответа Билл.

– Надо учиться решать все дела мирно, – назидательно проговорил отец. – Терпеть не могу насилие. Оно аморально. Я вот никогда ни с кем не дрался. И тебе не советую.

– А все остальное в жизни ты тоже делал правильно и морально? – поинтересовался Билл, прямо глядя отцу в глаза.

– Ты про что это? – не понял его тот.

– А про то, что у тебя… что у тебя… – Билл не в силах был продолжить.

– Что у меня? Ты про что?

– Про то, что там у вас с Изабель Фуэнтес… – наконец решился Билл. – Или у тебя с ней ничего нет?

– Это просто никуда не годится, – сказал отец.

– Что не годится? – спросил Билл, заметив смущение отца. – Та-а-ак, значит всё это правда.

Отец был явно растерян от его слов. Наконец он совладал с собой и сказал, глядя куда-то в сторону мимо Билла:

– Понимаешь, некоторые женщины даны нам для души, как твоя мама, а другие – для боли. Потому что те, которые для души, к великому сожалению, не всегда удовлетворяют наше тело. Поэтому те, которые для боли, спасают наши души.

Билл вскочил с места и злобно выдохнул:

– И ты меня учишь морали?!

– Я… – отец осекся, не найдя подходящих слов.

– Значит, тебе нечего мне сказать? – спросил Билл и с вызовом посмотрел на отца.

– Не буду я ничего говорить, – отозвался тот, – легче все равно не станет. Ты еще мал, все равно не поймешь.

– Ничего я не мал! – огрызнулся Билл. – Мне уже шестнадцать, так что я всё могу понять.!

– Тогда попытайся понять и меня.

– Понять что?

– Пожить хочется, вот что, – отозвался отец. – Понимаешь? Хочется кроме работы хоть что-то еще в этой жизни видеть!

– То, что у Зябки между ног, да? – Билл посмотрел на отца с вызовом.

– Как ты смеешь так разговаривать со мной! – воскликнул его отец. – Кто тебе дал такое право? Ты спасибо должен мне сказать.

– За что?! – воскликнул Билл. – За что я тебе должен сказать спасибо?!

– За то хотя бы, что я тебя кормлю!

– Я сам себя прокормлю! – воскликнул Билл и бросился вон из дома.

Здесь, на улице уже снова кипела жизнь. Но это уже была не его жизнь. Сердце его билось как бешеное, а на грудь словно бы жаба села. Внутри него была пустота. А еще боль и разочарование. Он был в бешенстве, он был в горе. И не знал, что ему делать с собой и с этим миром вокруг.

Он смутно помнил всё, что было с ним дальше. Очнулся он только тогда, когда добрался до знакомого ему убежища в кувтах напротив старого пирса. Вокруг не было ни души. Упав на землю, Билл застонал. Ему казалось, что жизнь его кончилась. Возвращаться домой он не хотел. Да и как он мог вернуться? Идти ему было некуда. И от этой безысходности горло сдавил комок, и брызнули слезы. Выплакавшись, он неожиданно для себя уснул, проснувшись только под утро от какого-то шума. Протерев глаза и зевнув, он прислушался. Вне всяких сомнений это был шум мотора, раздававшийся со стороны океана. Билл осторожно выглянул наружу из своего убежища, раздвинув ветки куста. Прямо перед ним буквально в двух десятках метров стояли трое незнакомцев. В руках одного из них, здоровенного верзилы, был револьвер. Вдалеке у края прибоя виднелась только что вытащенная на берег длинная лодка с мотором.