Ульяна Соболева - 1000 не одна ложь. Заключительная часть

– Кто эти бабушки? Они на тебя злились и кричали? За что?

– За то, что исчезла.

– А плевались почему? У нас так на падших женщин кричат.

Потому что они меня такой и считают… да по сути так и есть. Если б не Рифат, то приехала б я одна с ребеночком и Аминой.

– То они просто не в себе немного. Возраст, все дела.

– Как моя бабка, точно. У нее все женщины падшие.

Я усмехнулась и потрепала ее по щеке, а потом снова в окно посмотрела. Значит, съехали. Бабкин дом совсем обветшалый, и там всего две комнатушки одна другой меньше и двор размером с пятачок. Одна будка собачья помещается. Отец хотел его когда-то снести и просто под огород оставить участок, но потом случилась та авария на заводе, и все, и уже не до огорода нам стало. Ничего. Я вернулась, может, сейчас и лучше всем нам станет. Заживем потихоньку. Деньги у меня есть, спасибо Рифату.

Таксист становился у покосившегося слегка дома с пошарпанным зелёным забором и старой крышей. Вынес опять мою сумку. А я пошла к калитке, задыхаясь от слез, чувствуя, как разрывает все в груди, потому что маму увидела. Как белье вешает через забор от меня. Совсем седая стала, волосы ветер треплет, а она вешает и отбрасывает их тыльной стороной ладони с родного лица. А я хочу сказать «мама» и не могу. Оно в горле застряло. Слово это самое главное в жизни. Она вешает, а я над забором иду и смотрю на нее, насмотреться не могу. Потом не выдержала и сказала:

– Маммаааа… – громко, – мамочка, – уже шепотом.

Она вздрогнула вся. Медленно обернулась ко мне и застыла.

– Мамочкаааа, – прошептала я снова.

У нее слезы из глаз покатились, так и стоит, с места сдвинуться не может. А я там, за забором. Потом и она, и я одновременно быстро к калитке пошли. Дернула она ее и тут же меня в объятия схватила, и я заплакала навзрыд, пряча лицо у нее на груди, зарыдала так громко, завыла, как ни разу за все это время. Она сжимает меня и тоже плачет, опускаясь вместе со мной на землю и не размыкая рук.

Спустя два года…

– Анастасия Александровна, вы идете? Можем вместе на маршрутке.

Людочка заглянула ко мне в кабинет и улыбнулась.

– Да, скоро иду. Мне осталось проверить одну работу, и я закончила. Идите, не ждите меня.

– Вечно вы допоздна засиживаетесь. Как ваши дочки? Младшая в садике?

– Нет, мама помогает.

– Какая молодец ваша мама, а вот моя… той лишь бы с новым кавалером куда-нибудь укатить. А мой Ванька вечно болеет, и я с этими больничными и отгулами.

– Попробуйте дать витамины. Говорят, помогает.

Я нарочно опустила взгляд в тетрадь и принялась переворачивать страницы. Наверное, я плохой человек, но мне неинтересны все эти сплетни, обсуждения детских болезней, матерей, свекровей и вообще чужой жизни. Меня никто и ничто не волнует – только я, мои дети и моя семья.

– Ох, ладно, побежала я. А то на автобус опоздаю.

Вот и правильно, беги. Я лучше потом сама доеду. Подняла голову от тетради и посмотрела в окно – все снегом замело. Красота такая, иней поблескивает на деревьях и на оконных стеклах. И почему-то от взгляда на эти белые рисунки, на сверкающие искры на ветках меня такая тоска окутывает, так больно внутри становится. Уже два года, как никто не называет меня девочка-зима… Ему так нравился снег. Он говорил мне, что видел его всего лишь один раз в своей жизни. И мне невероятно хотелось вместе с ним смотреть на этот снег… вместе с ним видеть это волшебство. Но я могу только вспоминать.

Постараться привыкнуть к той мысли, что все, что со мной случилось, осталось в прошлом. Не вычеркнуть, не постараться забыть, потому что это бесполезно, а просто привыкнуть. Ведь за два года можно было начать справляться… Это достаточно большой промежуток времени. А я так и не начала. Со мной что-то не в порядке. Иногда месяцами не накрывает, и жизнь идет своим чередом, а иногда накрывает, как сегодня. Просто от взгляда на снег за окном. И справляться с приступом тоски и отчаяния, надеясь, что станет лучше. Когда-нибудь обязательно станет. Ведь я в какой-то мере счастливый человек, со мной мои родители, мои дети… Хотя зачем я кривлю душой перед собой. Со мной только мама. Отец меня так и не принял. В тот день, когда я приехала домой, он выгнал меня, он так орал, говорил мне такие мерзости, что я от боли оседала на пол, придерживая младенца и не веря, что слышу все это от родного мне человека.

– Вернулась? Откуда вернулась, проститутка проклятая? Под кем валялась? Перед кем ноги раздвигала, пока мы с матерью сходили с ума и всех денег лишились…