Алиса Клевер: Нежные языки пламени. Лотос

Я опустила взгляд, мои руки дрожали, я пролила чай на пол. Отставив чашку, я бросилась к раковине, взяла тряпку, вытерла капли с пола, а затем бросила тряпку обратно в раковину и закрыла ладонями лицо.

Зачем я еду, в самом деле?! Зачем я позвонила им и напросилась в гости? Андре был тысячу раз прав, я слишком беспокоюсь об этом. Я не люблю Сережу и никогда не любила по-настоящему, и как бы хотела я просто сделать вид, что в моей жизни никогда не было Сережи Варламова. Так бывает, и мы живем с кем-то, ходим в кино, покупаем вино на вечер, спим друг с другом, строим планы, даже поговариваем об ипотеке, пока вдруг однажды не появляется кто-то стоящий. И разница видна сразу. Разница настолько большая, что становится даже немного стыдно за то, что ты принимала этот компромисс за любовь.

Я хотела бы потерять память, забыть, что я делила с Сережей Варламовым мою старую, продавленную в середине постель, как я готовила ему завтраки на этой самой кухне, как трахалась с ним в маленькой ванной комнате, трахалась, когда мне совсем не хотелось, безо всякого оргазма, а зачастую даже без его имитации. Два года. Стереть и жить дальше. Возможно ли такое? Андре был тем самым, настоящим, и я задыхалась от восторга, даже когда просто вспоминала ночи в его руках. Любовь была острой, как самурайский нож, ею можно было убить, ею можно было сделать харакири. Темные медовые глаза моего Андре обвиняли меня в измене только потому, что я помнила все. Если верить статьям в газетах и фотографиям папарацци, я была русской Золушкой, подцепившей французского принца. У Золушек не должно быть темного прошлого.

Мой принц и сам темнее некуда.

– Девушка, выходите? – спросила меня недовольная старушка, подталкивая меня в спину своей безразмерной сумкой. Я очнулась и огляделась. Я в бесконечной кишке московской подземки пролезаю червяком через тоннели, прокопанные задолго до моего рождения. Надо мной пятьдесят метров земной коры, для могилы обычно достаточно двух, но тут, в метро, никто не думает об этом, все чувствуют себя в безопасности. Станция «Дмитровская». Нет, мне еще рано выходить, мне нужна «Новослободская», пересадка на кольцевую ветку, а потом «Проспект Мира», пересадка на Сережину ветку, до «Профсоюзной». Я вдруг вспомнила, как часто Сережка жаловался, что я живу крайне неудобно для него, что до меня добираться с двумя пересадками, а я в ответ показывала ему язык и говорила, что человек, живущий с родителями, вообще бы лучше молчал. Мы с Сережей были друзьями, как я могла не понимать этого? Хорошими друзьями, которые отчего-то решили еще и раздеться друг перед другом. Не нашли другого повода смотреть вместе фильмы и лопать жареную картошку из сковородки.

Впрочем, Сережа-то меня любил.

– Не выхожу, а вы не пинайтесь, – ответила я старухе, сдвигаясь чуть в сторону, прижимаясь к метрополитеновскому «шесту», цепляясь за него, чтобы не упасть. Бабка протолкалась к двери и чуть не врезалась в нее носом – прямо недовольной «картошкой» в надпись: «Не прислоняться». Поезд тормозил резко и непредсказуемо. Станции теперь объявляли на двух языках, русском и английском, а мой слух резал и тот, и другой. Я уже привыкла слышать на улицах только французский.

– Расклячилась тут. Не выходишь, а чего встала? – возмущалась бабка, одновременно норовя заехать сумкой по моим ногам. Я почувствовала вдруг, как безумно смешно все это – бабка была похожа на тюленя, пробирающегося по лежбищу, и даже голос ее был такой же – тюлений. Я улыбнулась, и бабка еще сильнее повела своим носом «картошкой». Тогда я не удержалась и расхохоталась. Смех напал на меня, его сила росла по экспоненте, и я не могла остановиться. Истеричка. От омерзительной сцены бабку спасли только раскрывшиеся двери вагона, и она побежала вперед, не оглядываясь. Двери закрылись, и я покатила дальше.

Под конец, когда стало ясно, что меня не отговорить от этой «опрометчивой поездки», Андре попытался настоять, чтобы я взяла служебную машину его отца, но я наотрез отказалась. Именно так – наотрез, даже после того, как Андре привел аргументы о безопасности и моих обязательствах перед ним, как его невесты. Особенно после этих аргументов. Я была полна решимости в очередной раз поступить так, как мне заблагорассудится. Я дорожила этим правом быть «отутюженной» в вагоне в час-пик, я не хотела променять его на комфорт служебной машины отца Андре, предпочитая сделать две «неудобные» пересадки. Так я мстила Андре, мстила вперед, про запас, и он это прекрасно понял.