Татьяна Иванько - Золото. Том 2

Я положил ладонь ей на бедро, провёл вдоль: тонкое и твёрдое, длинное, никакого тебе мягенького жирка, никакой приятности, вообще вроде моего – из одних мышц, только намного тоньше и коленка острая…

А может она не женщина? Мужик!.. Ну, или, вернее, парень, поэтому и умная такая?

Поддавшись этой безумной мысли, я сунул руку ей между ног так неожиданно, что она охнула, отпрянув, отбрасывая мою ладонь. И вскочила даже.

Да нет, выпуклый лобок и мягкая влекущая ложбинка, никакого мужского причиндала нет там и в помине. Значит, женщина всё же… бывают и такие. Что же, между ног у неё вполне притягательно, не хуже, похоже, чем у всех… у меня приятно разлилось тепло по животу, предвкушение всегда дарит наслаждение…

Я встал тоже, она отходит, играет, что ли? Или не хочет меня? С чего это? Разве шлюхи не хотят?

Вот и стена, далеко ты собиралась уйти-то, Авилла? Я прижал руки к ней, ладонью на грудь, за ворот рубашки, к соскам… вся она твёрдая, гибкая, вся будто струны или тетива…

И вдруг за волосы, оставшиеся длинными на затылке, схватила меня, отклоняя мою голову назад, я рванулся, рубашку тоже рванул на ней, обнажилась кожа, острые хорошенькие груди, розовые маленькие соски, как ягоды, живот совсем плоский, пупок ямкой, кончик мизинца войдёт?… Оттолкнула с силой меня, так что я и разглядел всё это…

– Ты чего?! – опешил я.

Вот те раз, бабы всё же дуры какие-то, то она тебе жизнь спасает, а потом тебе же, мужу, отказывает. Мало мужу, царю! Да ещё дерётся! Дура, как есть.

– Ты… отдохни, Ориксай, – тихо пробормотала она, прикрываясь обрывками рубашки и отпустив мои волосы.

Нет, она что, шутки, какие, затеяла?

– «Отдохни»? Взбесилась, что ли? На черта тогда жизнь спасала мне? – я потёр затылок, всё же больно за волосы рванула.

– Ну, не на то, чтобы сразу ноги раздвигать…

– А чего ещё ждать-то? Ты мне жена, вроде?

– Ну и что?!

Я аж задохнулся:

– Как это, что?! Ты что, шутишь, что ли, со мной? Или у вас, у шлюх принято в игры играть?

Она побледнела немного, губы поджала:

– У тебя жён-то хватает, вот и иди к ним, услаждайся, коли невтерпёж!

– Вон что?! – я начал по-настоящему злиться: – Ты не смей царю указывать, с кем услаждаться! Ты мне жена, ты обязана!

– Обязана? Ты шлюхой меня называешь, чёрта лысого я тебе обязана! Видала я таких!

– Так ты ведь шлюха и есть! С братом своим спала! И ещё, может с тыщей…

– Чего там с тыщей, с пятью! – закричала она, белея и выпрямляясь, будто я плетью её протянул.

И свою плеть достала и ка-ак:

– Ты кто такой?! Царь, гляди-ка! Ты в терем моих дедов забрался, царь сколотов! Степняк, кочевник! – она с цвыканием сплюнула на пол, сквозь зубы, презрительно задрав губу!

Как наглый пацан, врезать бы! А она продолжает:

– Ты на войлочном полу родился, а я дочь тысячи поколений царей, потомков Бога Солнца, золотая кровь, и не тебе меня подминать!

Ну, это я вам доложу! И после этого, я не возьму её?! Я прыжком бросился к ней, толкнул ладонями в плечи, прижимая опять к стене и сдирая остатки рубашки, но тут же получил кулаком в подбородок, отрезвляющий, надо сказать, удар, это она не сильно двинула, видно, что умеет приложить и по настоящему.

– Да ты что… – я отпустил её невольно, потирая подбородок.

– Ещё полезешь, зубы выбью! Или глаз! – прошипела она.

– Да ты… Сдурела совсем?! – заорал я и рубанул кулаком в стену над её головой, так, что посыпались мелкие щепочки-пылинки… она и не моргнула – ничего не боится. Любой мужик вздрогнул бы от моего рыка… Пылинки оседают на её и моих ресницах и лице…

И вдруг… у меня даже сердце остановилось на мгновение – я будто увидел её. Как будто только сейчас фата и спала. Вот только сейчас… совершенство красоты и чудо творения… Я задохнулся, потому что и дышать я тоже забыл… Чудо творения, чудо, правда. Не обманывал поэт безвестный. Совершенное лицо, чистый высокий лоб, брови двумя шкурками светлых соболей над необыкновенными глазами, в одном тёмная-тёмная синь, как вечернее небо, когда не зажглись ещё звёзды, такая глубокая, что я ухожу в неё весь душой всей и телом, со всеми желаниями моими и мгновенными, и вечными… а в другом – прозрачная вода родника, светлого совсем, и чистого, прозрачного до дна, только где то дно?.. Тонкий прямой нос, ноздри дрогнули, приоткрылись губы, краснея почему-то, и румянец вспыхнул розой весенней… и пахнет она… Ах ты… совершенство красоты, вся она необыкновенно, невиданно прекрасна, почти нечеловечески, вот я и не понял… привык к обычным людям… поэтому и хватать её взялся, а то и не посмел бы.