Мария Воронова - Пропущенный вызов

Ему было немного стыдно выходить из палаты, он не хотел, чтобы сотрудники видели, как он, прежде такой здоровый и быстрый, теперь еле ковыляет на костылях, вместо хирургической формы одетый в спортивный костюм, со штаниной, заправленной за пояс, поэтому Руслан предпринимал свои вылазки вечерами или в выходные дни, когда оставался только дежурный персонал.

Сегодня была суббота, и он отважился выйти в больничный садик. Взял телефон, проверил резиновые набалдашники у костылей и потихоньку двинулся.

Стоял пасмурный денек, но солнце кое-где пробивалось сквозь серую жемчужную пелену.

Руслан двинулся мимо кустов шиповника, красные цветы которого потускнели в сумраке хмурого дня. Вдруг вспомнилось, что по-латыни он называется собачья роза.

В глубине сада, скрытая зарослями жасмина, сплошь покрытого белыми цветами, стояла часовня, и Руслан направился туда.

Эта старая церквушка, построенная очень просто, никогда не признавалась памятником архитектуры и долгое время стояла запертой, потихоньку разрушаясь. Потом ее наскоро отреставрировали, и часовня снова заработала.

Маленькая, покрытая синей краской луковка купола красиво смотрелась на сером небе, а чайки, летавшие вокруг с протяжными криками, наоборот, на фоне туч походили на собственные тени.

Руслан улыбнулся, вспомнив, как они со Спасским смеялись над молоденьким отцом Михаилом, пришедшим служить в часовню. Колдунов в силу возраста, а Мила в силу своего пола рассуждали, что Бога, конечно нет, но если вдруг есть, то нечего с ним обострять отношения, а Руслан с Андреем Петровичем вели себя под стать комсомольцам двадцатых годов, а когда отец Михаил загремел к ним с аппендицитом, позволяли себе шуточки на грани дурного вкуса.

Решив дойти до часовни и обратно, Руслан двинулся вперед и с некоторой опаской увидел тощую фигуру отца Михаила, облаченную в простую черную рясу.

«Сейчас скажет: ага, безбожник, так тебе и надо», – поежился Руслан и хотел быстро повернуть обратно, но Михаил сам подошел к нему и поздоровался.

– Здравствуйте… эээ… отче, – замялся Руслан, не зная, как обращаться к служителю церкви.

– Называйте меня Мишей, Руслан Романович. Вы хотите зайти?

– Нет-нет! Боюсь, мне по ступеням еще не подняться, и я ничего не взял с собой.

– Да что же нужно? Вы устали, наверное?

Михаил показал на скамейку перед входом, предлагая ему сесть. Руслан засомневался, стоит ли, тем более что на скамейке уже сидел бомж по кличке Ипохондрик. С наступлением холодов у этого гражданина мира сразу обострялись все существующие и несуществующие болезни, и по молчаливой договоренности врачей экстренной службы он кочевал с одного отделения на другое, пока не наступала весна.

– Боюсь, – сказал Руслан, – что мне милостыню начнут подавать, если я присяду тут.

– Если от чистого сердца, так оно и незазорно.

Руслану стало стыдно за свои прошлые издевательства над Мишей, как они обзывали его «смежником» и возмущались, почему граждане не пишут на него жалобы, что плохо молился.

Он сел на краешек лавки, стараясь не вдыхать воздух со стороны Ипохондрика.

– Что же делать? Молиться? – спросил Руслан у Михаила. – Но я не знаю ни одной молитвы.

– Это дом Господень, – сказал отец Михаил спокойно, – он вездесущ, и все про вас знает, так что не надо ни роптать, ни молиться. Просто побудьте здесь и послушайте в своем сердце, что он скажет вам.

Он быстро перекрестил Руслана и куда-то заторопился, может быть, к умирающему или по своим делам.

Руслан посмотрел, как чайки кружат вокруг креста и сквозь прореху в тяжелой туче пробивается одинокий солнечный луч. Потом перевел взгляд на Ипохондрика, на его физиономию кирпичного цвета и живописные лохмотья. Бомж неожиданно улыбнулся, обнажив воспаленные десны и черные обломки зубов.

«А ведь тоже человек и тоже бывает счастлив», – подумал Руслан, улыбнулся в ответ, но на всякий случай прибрал костыли к себе поближе.

«За что мне это?» – Вопрос, конечно, риторический, но каждый человек задает его себе, попав в тяжелые жизненные обстоятельства.

«Чем я заслужил стать инвалидом во цвете лет?» – Руслан пытался отгонять от себя эти мысли, но сейчас, сидя на скамейке возле часовни в компании вонючего бомжа, стал, кажется, нащупывать ответ.

«Это из-за Оли, – понял он, – я слишком долго внушал себе, что делаю для нее все возможное и даже больше, я гордился собой, что не бросаю больную жену, и совсем забыл, что сам виноват в ее недуге. Я не хотел мириться с тем, что она не может забеременеть, вот и все. Оля боялась операции и не хотела ее делать, но я не желал смириться с ее физическим недостатком. Я отказывался признать, что она бесплодна, что не сможет дать мне того, что я хочу, и мечта о ребенке пересилила беспокойство за здоровье жены. Я не принял ее такой, как она есть, вот и получил. Болезнь сделала меня совсем не таким, как я хотел бы быть, и я ничего не могу с этим поделать. Никак не могу изменить. Ирония… Я хотел изменить то, что менять было не в моей компетенции, и судьба посмеялась надо мной, показав, как это бывает, когда тебя меняют против твоей воли».