Мария Воронова - Пропущенный вызов

Она посмотрела на меня довольно-таки высокомерно и предъявила наглядный атрибут своего жизненного успеха – щекастого ребенка примерно года или двух, я не очень разбираюсь в детях.

Я вежливо восхитился и красотой младенца, и тем, что Надя теперь ЖЕНА и МАТЬ.

Мы поднялись в кафе, я заказал нам кофе, а ребенку какую-то специальную детскую субстанцию подозрительно розового цвета.

Слушая Надину трескотню, я думал, что это меньшее, что мужчина может сделать для отвергнутой им в свое время женщины – дать ей насладиться своим триумфом на фоне его унижения, и сетовал, нет бы нам столкнуться через пятнадцать минут, когда я уже переоделся бы в алкоголика.

Потом я задержал взгляд на ее груди. Надолго задержал. Потом спросил, бывает ли такое, что ее отпускают погулять без ребенка.

Так мы стали любовниками. Она осталась единственной женщиной, о которой я что-то знал, и, главное, не хотел знать ничего нового. Так что чистый секс.

Что она чувствовала ко мне, тоже было все равно, пока она удовлетворяет мои первобытные инстинкты. На всякий случай я ничего не говорил ей о своих заработках, чтобы она не вздумала развестись с мужем и выйти за меня.

Самое главное, я не ощущал вины перед Верой, что неизбежно измучило бы меня, переспи я с любой другой женщиной.

Другая женщина – это приключение, интерес, а Надя – это Надя.

Зиганшин не появлялся в отделе до похорон сестры. Лиза постаралась сделать все максимально быстро и, хоть очень не любила просить, умолила судебных медиков провести вскрытие без очереди, а потом сама говорила с санитарами, упрашивая их подготовить тело к похоронам так, чтобы Наталью можно было хоронить в открытом гробу.

Ей казалось, если Зиганшин сможет проститься с сестрой, это хоть чуть-чуть ему поможет, немножко сгладит в памяти тот день, когда он увидел ее истерзанное тело.

Лиза немного боялась, что Мстислав Юрьевич вернется на службу, еще не оправившись от пережитого, и не знала, как себя с ним вести в таком случае, но Зиганшин выглядел обычно, с холодным лицом и стальным взглядом.

Слава богу, подумала она с облегчением, слыша через полуоткрытую дверь кабинета, как Зиганшин утихомиривает какого-то хулигана.

Говорил он негромко, так что Лиза не разбирала слов, но могла ручаться, что бедный дебошир протрезвел и задумался о том, как неправильно живет.

После обеда начкрим позвонил ей по местному телефону.

– Зайди ко мне, – буркнул он и отсоединился.

Голос не предвещал ничего хорошего, и Лиза настроилась получить нагоняй. Вероятно, ему кажется, что она неправильно повела дело сестры, или Мстислав Юрьевич не может простить, что она не позволила ему застрелить убийцу.

– Садись, – сказал Зиганшин, – кофе хочешь?

Лиза покачала головой.

– Ну, как знаешь.

Усадив ее, начкрим стал расхаживать по кабинету, зачем-то остановился у стеллажа со служебной литературой и стал внимательно разглядывать корешки.

– Я вас слушаю, – сказала Лиза мягко.

– Так вот, Лиза, – Зиганшин наконец очнулся и, подойдя, положил ей на плечо свою тяжелую ладонь, – я добро помню.

Лиза аккуратно убрала его руку и повернулась на стуле так, чтобы смотреть Мстиславу Юрьевичу в глаза.

– Вот уж никогда не думал, что ты станешь рисковать жизнью, чтобы меня удержать от греха. Спасибо тебе, Лиза.

От греха, как же, подумала Лиза желчно. Ты счастлив, что я карьеру твою спасла, а грехов на тебе столько, что один застреленный ничего не меняет.

– Я умею быть благодарным, – продолжал Зиганшин тихо, – за своих всегда впрягаюсь, спроси у кого хочешь. Так что ты имей в виду.

Она промолчала. Благодарность начкрима совсем не была ей нужна. Есть такие люди, с которыми не хочешь иметь вообще ничего общего.

– В общем, Лиза, я только хотел сказать, что ты всегда можешь на меня рассчитывать.

Тут она вспомнила, как несколько минут фактически находилась на мушке у этого обезумевшего от горя человека, и ощутила такой острый приступ ледяного ужаса, что едва не застонала. С большим опозданием до нее дошло, что могло произойти, и сейчас она бы уже не сидела здесь.

– Да идите вы на хрен, – сказала Лиза, поднимаясь, – в расчете.

Вернувшись к себе, она задумалась. Нехорошо вышло. Может быть, начкрим хотел ее сочувствия, утешений каких-то женских, ведь он совсем одинокий? А она взяла и послала человека, не считаясь с его горем!

Сосредоточилась на собственных несчастьях и позволяет себе огрызаться на людей. Раньше надо было это делать, пока начкрим ее размазывал по стенке тонким слоем за всякую ерунду, а теперь-то зачем добивать?