Лаура Ли Гурк: С мыслями о соблазнении

не быть.

– М-м…

– А что до сюжета… – Себастьян запнулся и с издевательским смешком

взъерошил свои темные волосы. – Весь сюжет построен на глупых

недоразумениях.

– Что ж, значит, у тебя неплохая компания. Дюжины шекспировских пьес

основаны на недоразумениях.

– Вот почему Шекспира явно переоценивают.

Филипп громко расхохотался, чем вызвал озадаченный взгляд проходившего

мимо друга.

– Что здесь такого забавного?

– Только с твоим высокомерием можно считать Шекспира переоцененным.

Но Себастьяну было не до смеха.

– Мне нужно выпить.

Он прошествовал к закулисному столику, где для артистов было выставлено

множество прохладительных напитков. Выбрав бутылку, он с вопросительным

взглядом продемонстрировал ее Филиппу, но тот покачал головой, и Себастьян

наполнил джином только один бокал.

Поставив бутылку на место, он поднял бокал и продолжил обсуждение новой

пьесы:

– Уэсли вообще незачем было обманывать Сесилию. Но скажи он правду,

письмо в сумочке утратило бы всякий смысл, развязка наступила бы еще до

конца второго акта, и пьеса была бы окончена.

– Зрители ничего не заметят.

– Само собой, не заметят, – Себастьян залпом осушил бокал. – Они будут спать.

Филипп фыркнул:

– Сомневаюсь.

– А я ни капельки. Я был на репетициях. Неделя – , и эту пьесу прикроют.

Не услышав от друга ответа, он обернулся через плечо.

– Что, даже ради дружбы не поспоришь?

– Себастьян, возможно, пьеса великолепна.

– Нет, точно нет. Она недостаточно хороша. – Он замер. Будто бы из детства до

него донеслись отзвуки отцовского голоса, изрекавшего эти самые слова почти

обо всем, что Себастьяну, будучи ребенком, доводилось делать. – Все всегда

недостаточно хорошо, – пробормотал он, прижав ко лбу холодный бокал.

– Неправда, – вернул его к действительности голос Филиппа. – Ты

замечательный писатель, и ты чертовски превосходно это знаешь. – По крайней

мере, – сразу поправился он, – когда не изводишь себя мыслями о том,

насколько ты ужасен.

Себастьян сделал глубокий вдох и обернулся.

– Что, если критики разнесут меня в пух и прах?

– Тогда поступишь, как всегда поступаешь. Скажешь, чтобы отвалили, и

напишешь что-нибудь еще.

Себастьяну был не столь радужно настроен.

– А что, если они правы? Вспомни мой последний роман? Когда его

опубликовали четыре года назад, от него плевались все. Даже ты признавал, что

он совершенно не удался.

– Я вовсе не так сказал. Ты потребовал моего мнения, и в ответном письме я

сообщил, что он не вполне отвечает моим личным вкусам – и на этом все.

– Ты так любезен, Филипп. – Себастьян отхлебнул джина и поморщился. – Это

было низкопробное чтиво. Я за полдюжины лет не написал ничего отвратнее.

Критики это знают. Ты знаешь. Я знаю. Завтра от меня не останется и мокрого

места.

Последовало затянувшееся молчание, которое прервал Филипп:

– Себастьян, я знаю тебя с тех пор, как мы были мальчишками. Двадцать пять

лет тому назад на полях Итона я наблюдал, как ты каждый раз, пропустив мяч,

клянешь себя, на чем свет стоит, но стоило тебе самому забить гол, и ты

начинал фанфаронить, словно был божьим даром футболу. В Оксфорде я видел,

как ты мучился над каждым словом своего романа, но когда его опубликовали,

ты принимал свалившуюся на тебя славу с таким самодовольством, что мне

хотелось придушить тебя за твое тщеславие.

– К чему ты ведешь?

– Меня никогда не переставала поражать эта двойственность твоей натуры. Ты

непревзойденно высокомерен во всем, что касается твоих работ, но в то же

время борешься со своей мучительной неуверенностью. Как могут в одном

человеке уживаться две такие противоположные черты? Интересно, все

писатели таковы или же только ты?

В те дни он не чувствовал ни толики высокомерия, о котором упомянул его

друг, а вот неуверенности ощутил с избытком.

– Прошло восемь лет с тех пор, как мы виделись в последний раз. Жизнь за

границей изменила меня. Я не могу… – Себастьян замолчал, не смея озвучить

правду, хотя она непреложной истиной звучала у него в голове. Он больше не

мог писать, но не в силах был произнести это вслух. – Я не тот человек,

которого ты знал, – вместо этого закончил он.

– Ты точно такой же. Расхаживаешь туда-сюда, словно кот на раскаленной

крыше, в худших выражениях понося свою работу и рассказывая каждому, кто