Виктория Беляева - Линии Инги

Бабушка, в сером платье с брошью, похожая на графиню, заговорщически подмигнула и добавила:

– И пирог испекла капустный, твой любимый, как чувствовала. Пировать будем, душечка!

Инга протянула бабушке покупки, кивнула, улыбнулась, но улыбка вышла кислой и натянутой.

Бабушка заметила это и, прищурившись предложила:

– Душенька, а знаешь, что я подумала, давай, пожалуй, с рябиновки начнём. Ну, а чего, вон день какой призамечательный. Разгоним кровь, поднимем аппетит, очистим душу.

Бабушка, продолжая напевать: “Парня полюбииила на свою беду, эх, не могу открыться, слов я не найду”– стала доставать из древнего серванта графин.

Инга догадалась, что бабуля прочла её, как свою самую любимую книгу. Так уж повелось с детства, что бабуля понимала все Ингины переживания без слов.

Ничего не спрашивая, рассказывая лишь о грибке, который поселился на алыче, дворовых собаках, брошенных дачниками, что повадились ходить к ней на ужин и соседе, Петре Аркадьевиче, ба про себя сложила полную картину переживаний внучки. Однако, продолжила разговоры о пустяках:

– Вот ты только послушай, милая, что говорит мне этот смешной старик. Будто бы я всегда спешу с выводами, ничего не даю ему объяснить, потому что я, видите ли, бескомпромиссная.

Инга засмеялась:

– Неужели?

– Да-да. Так и говорит. И заявляет, что всё равно я его Муза. Представляешь, я Муза этого романтически настроенного пенсионера? Слово то какое подыскал. Не зря вот говорят – седина бороду, а бес в ребро. Этому чудачу в ребро музыкальный бес угодил.

Инга пригубила из крошечной рюмочки густую, пахнущую терпкостью и закатным солнцем, рябиновку:

– Ба, он уже сколько лет за тобой круги по огороду наматывает, прости ты его за ту нелепую, а вернее даже, смешную историю. Сама ж знаешь, раздула ты из мухи слона. Петр Аркадьевич славный.

Бабушка расправила на столе и без того идеально разложенную, кружевную салфетку:

– Да-да, душенька, может ты и права. Как тебе, варенье-то, милая? Это еще из прошлогодних запасов, твое любимое, абрикосовое с косточкой. Я тебе его с собой положу, и рябиновки, и пирога. Совсем тощей стала. На этот раз от гостинцев не отвертишься.

Инга вдохнула прозрачный воздух, впитавший запахи аптечной ромашки, мяты и бабушкиных балтийских духов. Все, что произошло накануне в городе с ее жизнью показалось чем-то незначительным, ненастоящим, пустым и прошедшим.

Бабушка села рядом, обняла ее. Инга положила ей на колени голову, и бабушка коснулась макушки, так же, как в детстве. Волна тихого счастья побежала по спине Инги, она обняла бабушку за крепкую талию и уткнулась в ее теплые коленки.

Та поправила сухой ладонью волосы внучки и спросила:

– Как ты поживаешь, душенька?

Инга подняла голову:

– Стараюсь справляться, ба.

– А ты знаешь, Ингушенка, не всегда стараться надо. Это я такую мудрость совсем недавно открыла. Ей богу, иногда можно и перестать стараться.

– Это как?

– А вот так. Не ладиться у тебя, положим, какое-то дело, ты и не усердствуй, может ведь само собой все уладиться. Или вовсе отложить его надо пока.

Вот у меня вчера не ладилось с поливом клубники. Вначале шланг прохудился, потом напор воды медленнее черепахи стал, а я, знаешь ли, ну очень хотела быстренько управиться и гости к соседке Зосе на сплетни-ягоды заскочить.

Так вот, не пошло дело. Я бы раньше упрямо бороться с этим бесовым шлангом стала, тут вот решила, да и леший с ним. Плюнула, бросила резиновую дугу окаянную, примерила шляпку, освежилась розовой водой и вышла в беседку компоту выпить. И что ты думаешь? Заходит ко мне за лопаткой этого старика внук.

– Это ты про Петра Аркадьевича и Пашку говоришь?

– Да-да, душенька, о них. Кстати говоря, Пашка огого как вырос, не Пашка, а целый Павел. Красавец, в отца, слава тебе господи, а не в деда удался.

Инга захохотала в голос:

– Бабуль, ну какая же ты еще девчонка у меня!

Бабушка тоже улыбнулась:

– Ну, не такая уж и девчонка, девушка в самом соку.

– Ба, так и чего дальше-то, со старанием и Пашкой?

– Ах, да. Пришел Павлик за лопатой дедовской. Помнишь ли, раритетная, немецкая, аккуратненькая, складная. Он с ней за какими-то кустами диких цветов поехать задумал. Так вот, пошла я за железкой, а Павлуша увидел, что шланг, как змей контуженный брошен. Говорит мне:

– За что вы, Анастасия Ивановна, со шлангом так негуманно? Лежит на меня, смотрит почти по-человечески. Спасения жаждет.

Ну я ему в красках объяснила наше непонимание с чудищем резиновым. И что ты думаешь, душенька, и десяти минут у Павлуши ремонт не занял. Что-то прикрутил, закрутил, сбегал куда-то и шланг стал веселым, рабочим инструментом. Ты бы, кстати, милая к Павлику пригляделась получше. Жаль, уехал мой спаситель вчера.