Сергей Гурджиянц - Все грани осени

– А-а.

Костик задумался.

– Кто болеет за «Зенит», в туалете криво ссыт! – выкрикнул он внезапно фанатскую речевку. – Кто болеет за «Спартак», у того дела ништяк! Ты хоть лопни, ты хоть тресни, наш «Спартак» на первом месте!

– Сопля, – вздрогнув, с отвращением сказал Андрей Юрьевич. – Дать бы тебе сейчас.

Он встал и вышел во двор покурить. На самом деле – немного успокоиться. Его трясло от унижения и гнева. Хотелось хлопнуть калиткой и уйти. Напротив дома начинались поля. Можно было идти и идти, пока не упрешься в горизонт. Было бы куда.

Вернулся он только когда основательно подмерз. Мотя как раз спускался вниз со второго этажа. Он был весь потный и у него были красные от бешенства глаза.

– Ну вот, как-то так, старичок, – сказал он по-хамски, но по-дружески Андрею Юрьевичу и с размаху плюхнулся на свободный кусочек дивана. – Слышал, наверное: творческие разногласия у нас. Эти бабы решили загнать жизнь в жесткие рамки своего сценария. А это, сам понимаешь, дудки! Как им втолковать, что это документалистика? Документалистика, старик, а не постановочное кино. Моя задача снять уникальный кадр, который больше никогда не повторится. В этом вся соль, сечешь? Как они объяснят птичке, что на этой самой ветке перед камерой ей нужно спеть второй и третий дубль? Что у них в головах, чему их в вузах учат, я просто боюсь предположить. А вот уже потом, по снятым уникальным материалам можно смело дописывать сценарий, что-то там снимать постановочно, а вдобавок еще наснять целую серию планов для монтажа! Они же еще до начала съемок, без детального обследования объектов хотят все загнать в свои гребанные задумки! Сценарий у них готов! Дуры! Профессионалки!

Он энергично фыркнул, выражая свое полное презрение к их профессионализму. Андрей Юрьевич сочувственно молчал.

– Изуродуют весь первоисточник. Фальсификаторши. Ладно, проехали. Что лично тебе я хочу сказать. Ты извини, старичок, я им сказал, чтобы тебе сменили весь прикид. В кадре все должны смотреться индивидуально, запоминаться, а если тебя сейчас поставить перед камерой, ты будешь выглядеть бомжом с Казанского вокзала. Вот как-то так. Только давай без обид, хорошо?

Костя засмеялся.

– Мне что, вам видней, – едко сказал Андрей Юрьевич. – Если деньги лишние.

Когда уже все это кончится, с тоской подумал он. Когда его отвезут к Марте и сыну? Навязалась ему эта съемочная группа, сценарий выдумывают. Зачем? Чего проще: вот он, а вот сын, снимайте. Он им и птичка и первоисточник. Что там экранизировать?

Несмотря на творческие разногласия и на то, что Яна Львовна весь остаток дня недовольно смотрела в сторону, а Матвей прятал от нее глаза, потому что наговорил ей ворох добрых слов, план съемок был строго согласован и утвержден еще до их приезда во всех местных инстанциях. Сроки никто переносить не собирался. Нужно было снимать, без дураков и во что бы то ни стало, даже при полном отсутствии сценария.

– Сценарий изменим, если будет нужно, – сухо сказала Яна Львовна. – Вносить изменения будем по ходу дела.

– Подъем в шесть утра, – бодро предупредила Настя, вспомнив о своих директорских обязанностях. Она выложила на стол пять одинаковых кнопочных телефончиков, заранее купленных в Москве, и пять симок местного чешского оператора, чтобы они не зависели от роуминга и всегда были на связи без больших затрат. Сделала приглашающий жест. – Налетай! Это на время съемок. Вставьте симки и обменяйтесь номерами. А вот на листочке номер Йожика и «Скорой помощи». Забейте в контакты.

– Ух ты, исправляешься. Все прям по-взрослому, – похвалил Настю Костя и первым сгреб со стола телефон.

После ужина Яна Львовна попросила Андрея Юрьевича составить список заканчивающихся у него лекарств, необходимых для поддержания его в рабочей форме, затем усадила в красную Шкоду и умчала в аптеку и в сток, чтобы подобрать ему одежду, в которой он должен был появиться завтра в кадре. Андрей Юрьевич пробовал спорить, но она была непреклонна. Ей непременно хотелось одеть его во что-нибудь эдакое. Создать ему собственный стиль, но близкий к европейскому. Это было ее условие. Андрей Юрьевич в кадре должен был смотреться органично. На это у нее ушло очень много времени, потому что быть хорошим продюсером и организатором производства не значит быть хорошим костюмером, но, в конце концов, она справилась с поставленной задачей. Андрей Юрьевич чувствовал себя альфонсом, однако в душе был необыкновенно доволен своим новым имиджем и, мысленно смеясь, расставался со своим прошлым. Он совершенно преобразился. В зеркале примерочной кабинки теперь вместо него отражался благородный подтянутый мужчина, уверенный и знающий себе цену. У него было чувство, что новая одежда круто изменит его жизнь.