Елена Тюрина - Загадка фарфоровой балерины

– Тома, а ты же Тамара, да? – вдруг спросила Настя.

– Гм. Ну да.

– Николаевна?

– Ага. Откуда ты знаешь мое отчество?

Анастасия не ответила. Девушка раньше не задумывалась, как звучит полное имя подруги. А вчерашний дурной сон натолкнул ее на эту мысль. В нем Тома говорила фразу, уже слышанную Настей от директора Дворца культуры – Тамары Кошман. Вот кого балерина ей напоминала! Только фамилия не совпадала. Тома была Виноградова. Но ведь она могла просто выйти замуж за какого-то мужчину по фамилии Кошман. Помнится, Тамара Николаевна говорила, что до того, как стать директором, руководила танцевальным коллективом… Какое неожиданное открытие!

Еще одна неожиданность была впереди. Прощаясь после занятия с танцорами, Валентина Валерьевна принялась перечислять фамилии тех, с кем планирует начать работу над «Гаянэ».

– На вечернюю репетицию сегодня приходят Гальская, Мартынова…

Дальше Настя не слышала. Ее оглушило, как после контузии.

Вечером в зале было непривычно тихо и пусто. Когда Настя с еще несколькими девочками, в число которых не вошли ни Тома, ни Катя, несмело переступила порог обители танца, Таня уже разминалась у станка. А в углу о чем-то говорили Тайгрян и… Артем Мартовицкий. «Неужто этот тоже будет участвовать в постановке?» – Анастасия почувствовала участившееся сердцебиение и мысленно поругала себя за излишнее волнение.

По тому, как вальяжно юноша оперся о балетный станок, каким высокомерным взглядом периодически окидывал всех вокруг, было понятно, что он чувствует себя чуть ли не господином, хозяином, баловнем судьбы. Сверкал самоуверенной улыбкой и всем своим видом демонстрировал, что делает одолжение, находясь здесь. Почему никто, кроме нее, не замечает, какой он ужасный человек?

При появлении педагога парни оживились.

– Валентина Валерьевна, – обратился к хореографу Артем. – А можно нам с Пашкой по случаю участия в балете освобождение от других занятий? Хотя бы от «Истории театра и балета». Нудятина.

– Ребята, у вас выпускной курс. Вам, наоборот, надо поднапрячься. И вообще, Тема, будешь умничать, поставим тебя не только на роль Гико, но и на Армена во втором составе.

– Да ну… А для партии Гаянэ кого выберете?

Вава обвела глазами всех, кто был в зале.

– Да вон, хотя бы Мартынову Настю. А что? Вполне достойная балерина…

Анастасия все съежилась под колючим взглядом его светлых глаз.

– Только деревянная. Танцевать с ней? Вы серьезно? Там же поддержки. Думаете, я смогу ее поднять? – произнес Мартовицкий с сарказмом.

И улыбнулся. Ему, очевидно, казалось, что это смешно. Но глаза Насти вмиг наполнились слезами. Она физически ощутила, как забурлила от негодования кровь. Шум в ушах заглушил все окружающие звуки. Девушка порывисто обернулась к педагогу и дрожащим голосом сказала:

– Я… Я не буду танцевать. Если хотите, исключайте меня из училища.

Самой ей показалось, что это говорила не она. Какой-то чужой голос.

– Артем! Настя! – Вава стрельнула в Мартовицкого убийственным взглядом и собиралась еще что-то сказать, но девушка уже ринулась прочь из зала.

Артем выглядел растерянно. Он не ожидал такой реакции и с опозданием понял, насколько перегнул. Догонять Настю бросилась Татьяна, однако вскоре вернулась ни с чем.

В общежитии Анастасия так и не появилась.

Этот побег был защитной реакцией. Но с каждым часом, приближавшим ее к ночи, Настя успокаивалась и все яснее осознавала – ее поступок выглядел глупо и по-детски безответственно. Страшно было представить, какой переполох случился после ее выходки. А фраза, брошенная педагогу… Вот так сжечь за собой мосты – чистейшее безумие. Теперь ей некуда идти, а возвращаться назад стыдно. Вспоминая о своих злоключениях, она испытывала отчаяние, подступавшее острыми приступами, а потом временно сменявшееся наивной надеждой на то, что никто ее странному демаршу не придал значения.

Большую часть времени девушка просто слонялась по городу и маялась, размышляя – вернуться в общежитие или нет? Настя поела в кафе, попробовав, наконец, целых два вида тортов – «Наполеон» и какой-то еще, название которого она не запомнила. Отвела душу. И плевать, что о ее фигуре думает Мартовицкий. Обида сменилась злостью на Артема. Этот его гонор, хамство и высокомерие… Она никому не позволит так с собой обращаться.

Пока сидела за столиком и наблюдала за суетящимися людьми, появилось время все обдумать. Мир, в котором она так нелепо оказалась, все глубже затягивал. Он был и чужим, и родным одновременно. В городском пейзаже она узнавала знакомые здания. Они, как и люди с годами, в ее времени изменись, но остались узнаваемые черты. При мыслях о доме накатила щемящая грусть. Все явственнее было предчувствие, что она туда не вернется. Чтобы не расплакаться, нужно было подумать о чем-то другом…