Олег Рой - Три цвета любви

— Вас там много? — деловито поинтересовалась она, прикидывая, что можно сготовить на скорую руку. Ей всегда нравились внезапные кулинарные задачи.

— Трое… — Мия жалобно шмыгнула носом. — Я, Конрад и Алик. Да вы их видели обоих три дня назад. Мы тут рядом совсем…

— Давайте, жду!

Вообще-то Мию Леля не любила.

Собственно, в качестве Ульяниной подруги девчонка была вполне ничего: неглупая, не так чтоб безбашенная (дурные влияния — не выдумка, к сожалению, подростки такие, увы, стадные существа), не склонная к диким крайностям вроде увлечения пирсингом или, боже упаси, ночными автогонками без правил. Алкоголь если и употребляла, то умеренно, про наркотики вообще намека не было. Ну с рабочей окраины, так никто ж не выбирает, где родиться (мамуля вон и вовсе из «понаехавших»), ну мальчики вокруг стаями вьются, так что ж теперь? Если Ульянку устраивает роль дурнушки при подруге-красотке, это ее дело. В целом вполне приличная девочка.

Но с какой стати, скажите, испытывать хоть сколько-нибудь теплые чувства к девчонке, которой ты сама неприятна? И с чего бы, спрашивается, неприятна? Разве Леля не привечала Ульяниных друзей? А эта красавица, видите ли, нос морщит. Сперва-то, в школе, еще ничего было, а как началась у девчонок «взрослая» жизнь, универ и так далее, словно ледяная стена выросла. Ничего явного в поведении Мии не замечалось, но Леля-то чувствовала! Она всегда чуяла, кто как к ней относится! Ну… почти всегда. Влюбленность чью-то могла и прозевать — смешно. Но неприязнь? Сразу между лопатками жечь начинало, как будто тебя взглядом испепелить хотят. И ответная антипатия, уж извините, вещь вполне естественная.

Вообще-то Миины чувства понять было можно: у Лели все (в том числе и внешность, благодаря которой ее принимают за старшую сестру собственной дочери), а у Мии, кроме некоторого количества мозгов, фигурки и хорошенького личика, — ничегошеньки. И еще неизвестно, как это личико будет выглядеть через двадцать лет. Ясно, что девчонка Леле люто завидовала. Пустяки, в общем, и где-то даже лестно. Но все равно неприятно.

Однако, с другой стороны, когда у Ульянки случался очередной срыв, Мия вела себя идеально. Всем бы таких подруг. И, кстати, когда эта развеселая гоп-компания «спасла» Лелю от мамули, никаких негативных флюидов от Мии уже не исходило. Наоборот даже. В ее взглядах теперь таилось скорее сочувствие, чем когдатошняя неприязнь. Ну оно и понятно. Богатство при Леле осталось, равно как и удачная внешность, а вот личное счастье разлетелось вдребезги. А для молодых это самое личное счастье куда важнее всего остального.

Сочувствие Миино Леле, конечно, без надобности, но и для неприязни причин теперь нет. Так что и впрямь пусть забегают. Все-таки развлечение.

И на этого, как его, Алика полюбоваться — тоже приятно. Вот же одарил господь внешностью!

Смугловатый, пестроволосый (от темно-пепельного до бледно-соломенного, «естественно» выгоревшая шевелюра, шедевр парикмахерского искусства, уж Леля-то в этом понимала!), с едва заметной восточной раскосостью и скульптурно ярким очерком капризного рта, он был, конечно, невероятно хорош. И скулы — ах какие скулы! За такие пластические хирурги целое состояние возьмут.

При том — при всей скульптурности облика — ничего общего со статуей. У статуй при улыбке не возникает на щеке нежная, почти детская трогательная ямочка. Очень живая. И весь он такой — живой, в каждой интонации, в каждом жесте. То зажигательно хохочущий, то заливающийся краской от, подумать только, смущения! Право, кто бы мог предположить, что такой красавчик способен испытывать неловкость?

Тоже очень трогательно…

Он так забавно пожирал Лелю взглядом — исподтишка, искоса, исподлобья, когда думал, что она не смотрит…

Боже упаси, она не собиралась не то что крутить с юным Адонисом роман, а даже и сколько-нибудь поощрять его… взгляды.

Но ловить их было, чего уж там, приятно. И — странно. Как это — приятно? Разве так может быть? Словно она все еще — живая. Но ведь она умерла вместе с Леней — канула в стылую темную воду, под острые ледяные осколки… И вдруг — приятно?

— Ну что, все сыты? — вежливо спросила Леля, чуть тряхнув головой, словно отбрасывая странные свои мысли. — Если нет, могу быстренько сырные шарики сообразить. Или кексик.

Алик поднял наконец глаза и улыбнулся. Так смущенно-потерянно, что она… улыбнулась в ответ. Едва-едва, самым краешком губ, но — улыбнулась. Как будто забыв на мгновение о непрестанно грызущей внутри боли. Или это не она забыла, а боль, испугавшись наивного, смешного мальчика, отступила?