Виктор Гавура: Нарисуй мне дождь (СИ)

— З-з-запомни, — заикаясь, чеканит он, — Прежде всего, ты сам будь человеком, тогда и требуй человеческого отношения к себе. Подумаешь, выселили из общежития, тоже мне трагедия! Захотел бы, нашел бы, где жить, но на это у тебя кишка тонка. Ты выбрал, что полегче, ты на людей обиделся, видишь вокруг только несправедливость, это же мелко! Расписка тебя заела? Плюнь ты на нее слюнями! Не стоит она того, чтобы из-за нее переживать, забудь. Не надо было брать у тебя той расписки, они не правы. Но пойми, есть люди, а есть человеческая плесень, — сміття! 1 Пора тебе об этом знать и относиться к этому критически, а не скулить и злиться на все человечество. В жизни много несправедливости и зла, но несмотря ни на что, нельзя ожесточаться, надо сберечь доброту в своем сердце. Многие видят вокруг только недоброжелательность и подлость. Убогие, ‒ они нищие духом! Ими владеют грубые чувства, которые задевают их самолюбие, но миром движет не зло, а доброта. Она менее заметна, но она главное. Пойми это и прими, как истину.

Ты потрудись, сумей увидеть хорошее в каждом человеке, тогда поймешь, не все так просто. Ты возьми и полюби этот мир и себя в этом мире, научись, среди прочих, принимать самого себя. Увидишь, все изменится, тебя навсегда оставит твое одиночество и чувство никомуненужности, и ты сам убедишься, что только на доброте держится наш жестокий мир. А если хочешь, чтобы тебя уважали другие, научись уважать себя сам. И не берись судить людей, легко ошибиться. Даже у последней дешевки есть за душой что-то хорошее.

Глава 3

А дождь все нагружает.

Как вчера и позавчера, третью неделю подряд. Сыро. Улицы и дома, все в сыром цвете. Все слилось в одно бесформенно грязное пятно. В этом городе хоть когда-нибудь бывает солнце? Хотя бы один-разъединственный солнечный день, я б за него отдал все дождливые дни жизни. Да где там, откуда ему взяться? В этом городе нет даже воздуха, одна лишь серая вонь. Как мне не хватало моих старых друзей. Я впервые испытал, что такое одиночество среди людей.

Легко ему говорить! Попробуй, останься человеком среди этих скотов с человеческими лицами. Всеобщая серость давит. У суетящихся вокруг людей не бывает праздника ни в душе, ни в быту. Сгорбленные спины, насупленные брови, стиснутые челюсти. Я отличался от них. Я был другой, отдельный, ‒ не такой как все. И я страдал от своей обособленности. Каждый день мне все очевиднее открывалось непреодолимое противоречие между мной и моим окружением. Мною все больше овладевало горькое чувство изгнанника, стороннего средь этой толпы. Я чувствовал себя чужим для всех и для самого себя, и я не мог понять, болен ли я или это я, здоровый, живу в больном обществе.

Вокруг холод, дождь да скользкая грязь под ногами. В общежитии холодно, вологая одежда и обувь отсырела и за ночь не успевает просушиться. Эта осень без сомнения худшая из тех, которые знало человечество. Куда ни глянь, всюду мокрый силикатный кирпич. Каменные стены домов, каменные лица прохожих, глядящих на встречных с нескрываемым отвращением. Я ловил на себе их взгляды исподлобья, которые красноречивее слов говорили: «Эх, утопить бы тебя в этой грязи!» Неуклюже переваливаясь, под ногами снуют раскормленные серые голуби, у нас их называют «дикари», ‒ ненасытные паразиты улиц. Как я тосковал по своим легкокрылым летным голубям. Скорей бы кончалась эта неделя! А, потом?.. Потом воскресенье, воскресение от всего.

Я ждал этих воскресений, как избавления от тяжкого бремени постоянного окружения людьми: на занятиях, в транспорте, в столовой, в читальном зале, в общежитии. Все вместе, всегда, днем и ночью. Лишенный своего личного пространства, я был буквально отравлен людьми. Человек, как личность, формируется в тишине, «суть рождается в сомнении, а нужные слова ‒ из тишины». В тиши уединения формируются свои собственные умозаключения, закладываются основы характера, которые остаются на всю жизнь. Наедине, человек ведет откровенный разговор со своею душой и у него возникает стремление к совершенству, материализуется та неведомая энергия, что поднимает его над собой.

Постоянная жизнь на людях, в копошащемся муравейнике пресловутого коллектива, превращает человека в муравья, винтик, подчиненный прихотям механиков. Я был рожден свободным, жил по своим, как я полагал, справедливым законам и никогда не признавал над собой ничьей воли. Я и представить себе раньше не мог, какая это роскошь оставаться и быть самим собой. Меня угнетало казарменное многолюдство и режим общежития, постоянный шум и суета этого броуновского движения, и я содранной кожей ощущал свою неприспособленность к грубой сутолоке жизни.