Виктор Гавура - Нарисуй мне дождь (СИ)

— Ты живешь в Херсоне? Я так и думала, такой может быть только из Одессы или из Херсона.

— Не я живу в Херсоне, это Херсон живет во мне, и говорю я так один на всем белом свете.

Я еще много чего сказал ей в тот вечер.

Ночью на берегу Днепра мы пили из горла рублевое вино «Біле міцне» 8. К моему стыду, на шампанское денег у меня не хватило, а ведь предлагал, ‒ такой пассаж… Здесь же, на траве осени она мне отдалась. Это произошло с такой первозданной непринужденностью, что вначале я растерялся, а потом преисполнился благодарности за ее щедрую любовь.

С реки доносилась музыка. Огни колесных пароходов, буксиров и проплывавших мимо барж освещали ее лицо. Она медленно открыла глаза, взгляд ее был затуманен, она глядела и не видела меня, и снова ее глаза возбужденно сверкали в ночи. Я смотрел в них и не мог наглядеться. Мне казалось, словно после долгих тягостных поисков и блужданий я вернулся и нашел… Вернулся? Куда? И, что нашел? Не знаю. Нет, знаю, я вернулся в родной край и нашел того, кого искал. Самый верный компас — твое сердце, оно укажет тот берег, где встретишь того, кто ждет тебя всю жизнь.

Она хотела близости еще и еще, и я старался взять ее как можно нежнее. Одна лишь женщина способна освободить мужчину от переполняющей его ярости. Во мне кипела кровь от несостоявшейся драки, от предчувствия, что я бы в ней не уцелел. Алкоголь не снял напряженности, а только усугубил ее. Ли получала несравнимо бо́льшее удовольствие, чем я. Пароксизмы оргазма вновь и вновь сотрясали ее. Ее громкие стоны и вскрики могла услышать ватага босяков, выпивавшая у костра. Они пришли позже, когда мы уже занялись любовью, и расположились неподалеку в зарослях ивняка. Привлекать их внимание было опасно. Я пытался ее успокоить, но все было тщетно, Ли, не замолкая, билась подо мной в экстазе. Она укусила меня за плечо, ногтями расцарапала спину. Горячая кровь обожгла бока. Не владея собой, в бешенстве, я щелкнул пальцами снизу вверх по кончику ее носа. Этот «штрих» приведет в чувство кого угодно, но сгоряча перебрал.

— Никогда! Слышишь, никогда не делай мне больно! Вся моя жизнь сплошная боль. Ни один живой человек никогда больше не сделает мне больно. Ты, это ур-разумела?! ‒ зарычал я.

— Да… — прошептала она. Из носа у нее текла кровь.

Это по-детски испуганное «Да» тотчас меня отрезвило. Я стал исступленно целовать ее руки. Как я мог?! Ведь это все равно, что ударить доверившегося тебе ребенка.

— Прости! Пожалуйста, прости! Я был не в себе, прости! Я ненавижу то, что сделал… — раскаяние жгло меня раскаленным железом.

— Тихо, тихо, успокойся. Я уже простила. Я сама виновата. Обо всем забудь, — ласково шептала она, гладя мою голову, прижимая ее к своей груди.

Она простила, а я? Это тихое «Да» слышится мне до сих пор. Единственный судья своим поступкам — я сам. Этот судья помнит все и не прощает ничего. Да, я хотел бы прожить жизнь, не совершая поступков, за которые потом, сколько живешь, отвечаешь перед своей совестью. Но так и не сумел. Должно быть, не очень старался.

Глава 4

Я каждый день встречался с Ли.

Мы были знакомы меньше месяца, а у меня было такое чувство, будто я знал ее всю жизнь. Она нигде не работала и не училась. Она была немного старше меня, ей уже исполнилось девятнадцать. Станицы ее обтерханного зеленого паспорта пестрели штампами с отметками о принятии и увольнении с работы. Она постоянно его носила в своей шикарной сумочке на золотой цепочке. Ли утверждала, что эта стеганая черной сумка французская, фирмы Шанель и стоит бешеных денег, подарок ее подруги. Я ей верил, хотя знал об этой фирме лишь понаслышке и никаких женских аксессуаров фирмы Шанель раньше не видел.

Когда ей становилось скучно, она листала свой паспорт, читая названия предприятий и учреждений, где ей пришлось работать, со смехом вспоминая своих замотанных жизнью сослуживцев и как на подбор, самодовольных начальников, безрезультатно пытавшихся перековать ее неуемную натуру. Дольше всего (аж целых двадцать дней) она проработала торгуя мороженым. Это был ее «рабочий рекорд». Она поставила его благодаря тому, что в летнюю жару объелась мороженым, заболела ангиной и бо́льшую часть рабочих дней провела на больничном.

— Не люблю сидеть на цепи. Что это за жизнь на приколе? — ответила она на мой вопрос, почему не подыщет работу себе по душе.

— Нет на свете такой работы. Ученые не один год бьются над этой загадкой века, но ничего пока для меня не изобрели, — смеялась Ли. — Не по мне это бегать по кругу, как белка в колесе: дом — работа, работа — дом, сбиваюсь с курса.