Виктор Гавура: Нарисуй мне дождь (СИ)

— Ну?.. Что ты вылупился? Вопрос по существу, — и он еще пристальнее уставился на меня в оба глаза.

Я молча разглядывал кровяную паутину капилляров в его невыносимо сухих глазах. Уяснив, что я стойко держу его взгляд, он снял свой вопрос.

— Хорош, переморгали. Вопросов больше нет, — закончил свою угадайку он, и тут же спросил снова:

— А может, тебя кто обидел?

И, не дождавшись ответа, сам себе ответил:

‒ И так видно, что, да.

Он опять стал вглядываться в меня полным сосредоточенного внимания взглядом. В его глазах не было наглости, но не было и застенчивости, он глядел на меня без праздного любопытства, но и без равнодушия. Не было в его глазах и тени доброжелательства, это был жуткий в своей отрешенности всезнающий взгляд созерцателя. На миг у меня появилось ощущение, что он смотрит вглубь меня, словно увидел там то, чего не дано увидеть мне самому. Ну, и, что́ с того? Для меня он не представлял интереса, антураж текущего момента, не более, и я перестал обращать на него внимание.

А поезд мчался ночными просторами, громыхая на стыках рельсов. За грязным вагонным стеклом в сиянии своих прожекторов с гудками и уханьем проносились встречные составы и пропадали в черной дыре ночи. От резких толчков время от времени открывалась тяжелая, окованная листовым железом дверь и грохот, холод и вонь мазута усиливались, но они перестали меня раздражать. Очертания окружающих предметов сделались менее резкими, будто сгладились углы, и сердце стало биться ровнее. Я наконец согрелся, и на минуту даже забыл, в какую сторону еду. Хотя, если ты откуда-то выезжаешь, то обязательно куда-то приезжаешь. Так уж заведено, и водка тут не причем… Но дорога порой бывает важнее пункта прибытия, а человек, которого на ней повстречал, остается в памяти вечным твоим спутником. В этом наше счастье, а иногда беда.

— Запомни, сынок, злопамятство себе дороже, ‒ он в задумчивости поскреб серебро щетины на подбородке. Глаза его замерли, разглядывая что-то, что он увидел в мире страстей, который жил в нем.

‒ У человека есть потребность прощать. Не прощая, ты становишься несвободным, ‒ всматриваясь в то, что видел, медленно проговорил он.

Поезд рвануло на стрелке. На узкой стойке у окна, будто знак свыше, подпрыгнули наши стаканы.

‒ Учись забывать обиды, — сказал, как гвоздь забил он. ‒ Иначе твоя жизнь… ‒ ты ее профукаешь.

Слова его были верны́, но не сразу в меня поместились. Да и кто из нас слушает мудрые советы.

Всему виною был дождь.

А быть может, случай?.. Где есть Бог ‒ нет места случаю.

Подходила к концу летняя сессия. Жарким полднем после экзамена по венерическим болезням наша подвыпившая компания оказалась в знакомом месте рядом с «Чебуречной». И тут, когда рана затянулась и перестала кровоточить, я разбередил ее снова. Во всем виноват был дождь, вернее гроза, которая разразилась, когда мы проходили мимо. Рокот далекого грома давно предвещал грозу. Солнце вдруг быстро заволокло облаками, и небо свинцовым пологом провисло над головой. Вокруг все притихло и замерло, даже само неумолимое время. Все это я отметил, но как-то так, между прочим, ‒ как и все, был подшофе. Тем не менее, решил уйти. Как водится в пьяной компании, меня шумно уговаривали не расстраивать «коллектив», зайти в эту, кстати подвернувшуюся таверну, выпить по кружке пива и переждать грозу.

Я наотрез отказался, и уж было ушел, как вдруг над головой раздался треск раздираемой парусины и у моих ног в землю вонзился трепещущий зигзаг молнии, высветив все вокруг слепящим светом сверхъестественной белизны! Под ногами дрогнул асфальт, и оконные стекла зазвенели так, будто рассыпались вдребезги. Первые крупные капли подняли пыль над мостовой, разбившись в мириады крошеных брызг, и расколотое небо с грохотом обрушилось на землю. Шумные потоки воды, летящие с возмущенных небес, стеной встали у меня на пути. Ливень низринулся тяжелым водяным обвалом, перемежаясь яростными порывами ветра с косо секущими батогами воды. Выбора не осталось, и я пошел. Почему бы и нет? Потерявшись в миллионном городе, я никогда не встречал своих бывших друзей. Я навсегда забыл, что со мной было, и никогда не вспоминал о том, что здесь произошло. Никогда, ни о чем. Как там, в песне поется:

Все для меня давно уже было в прошедшем, минувшем и бывшем. Напрасно я так думал. Один Бог знал, как я ошибался. В глубине сознания я всегда знал, что сюда вернусь. И вот, я здесь. Никогда не вернется вчерашний день, но в «Чебуречной» ничего не изменилось. Все тот же угар с кухни и рыжая Софа переругивается с промокшими до нитки грузчиками, подкатывающими бочки с пивом. Особенно живописен один, с наброшенной на голову мокрой дерюгой и печальными глазами на исхудалом лице, как на иконах древнерусского письма. Он что-то робко спросил у Софы, та охотно откликнулась: