В общежитии у меня появились новые друзья, мои однокурсники из разных городов страны. Тома с фармакологического факультета во мне души не чаяла. Я много времени проводил в научном студенческом кружке на кафедре инфекционных болезней. Наука надежное убежище от реальности. Моя жизнь изменилась к лучшему. Плохие времена вспоминались, как давно прошедшее время, они делали хорошие дни еще лучше, а плохие, забывались напрочь.
Я выздоровел от тяжелой болезни, у которой нет названия. Но ничего не прошло бесследно, эта болезнь навсегда оставила во мне свой знак. Вначале я погрузился в какое-то странное состояние, мне стало все безразлично, все чувства у меня были парализованы. Я ничего не чувствовал, лишь сознавал, что утратил способность чувствовать. Жизнь обтекала меня волнами, не касаясь меня, я словно потерялся среди людей, потерял себя, погас. А потом мое сознание изменилось, прошло немного времени, и я стал не тем, кем был. Многие мелочи, на которые я раньше не обращал внимание, стали меня тревожить, я стал замечать то, чего не видел раньше.
У меня словно открылись глаза, и я стал видеть, что у окружающих меня людей, как и у меня, бывают взлеты и падения, они так же, как и я, со всей остротой и беззащитностью способны поддаваться печали, переживать, надеяться и видеть крушение своих надежд. От этих, само собой разумеющихся истин, раньше я был бесконечно далек. Я не заугрюмел, не перестал улыбаться, но что-то во мне изменилось, ‒ я стал их понимать, умных и не очень, суетящихся и сидящих тихо, робких и совсем наоборот, всех, даже тех, с кем я просто родился врагом. Но главное, меня оставило мое, доходящее до болезни, чувство обособленности от окружающих меня людей. Полюбил ли я их? Вряд ли. Кто любит всех, не любит никого. Или по-другому: кто ко всем хорошо относится, тот ни к кому не относится хорошо. Но я стал их понимать, вернее я начал вникать, разбираться, чтобы уяснить себе, почему они такие, и это было величайшее мое открытие.
А, в остальном?.. ‒ там же, где и всегда, проплывали надо мной облака. Они плыли по небу то быстро, то медленно, так само проходили мои дни. Я, как всегда, делал то, что хотел делать и был тем, кем хотел быть, и имел всё, что хотел иметь. Но, даже, если иногда у меня ничего не получалось, и я делал не то, что хотел делать и не имел то (и кого…), кого хотел бы иметь, все у меня было в порядке. Я шагал по жизни в «башмаках подбитых ветром» и мог бы сказать о себе словами Бернса:
Растет камыш среди реки,
Он зелен, прям и тонок.
Я в жизни лучшие деньки
Провел среди девчонок.
Но былая веселость не вернулась ко мне, я не смог забыть свою любовь. Будто потерял руку, привыкнуть можно, ‒ забыть нельзя.
Забыть ли старую любовь
И не грустить о ней?
Забыть ли старую любовь
И дружбу прежних дней?
За дружбу старую — до дна!
За счастье прежних дней!
С тобой мы выпьем, старина,
За счастье прежних дней…
* * *
— Кто ж с таким фэйсом употребляет водку?
Неожиданно обратился ко мне в буфете поезда «Запорожье — Херсон» один пассажир. Заговорил он со мной, без всяких к тому побуждений с моей стороны. То был ничем не примечательный старик. Безжалостное время и чрезмерное употребление спиртного изрядно потрепали его. В его помятом жизнью лице все было до заурядности обыкновенно, как в затасканной рублевой банкноте: обвислые щеки, морщинистый лоб и сизый нос алкоголика. Тем поразительнее были его на редкость живые, пронзительные глаза. Выдержать его взгляд было так же непросто, как смотреть в нацеленное в глаза острие шила. Таким уколом ока в око оценивают незнакомого человека бывалые зэка. Я сразу понял, такого не проведешь.
Машинист черт-те куда спешил. С какой стати, и, куда? С колеи не свернешь, все прибито до скончания века. Кто сам загнал себя в колею, своей судьбой не распоряжается. Ничего подобного, я сам решил стать врачом, буду приносить реальную пользу. Да и против кого поднимать восстание, когда все «за»?.. А ветряные мельницы пусть подождут очередного рыцаря печального образа. И хватит об этом, а то я будто оправдываюсь, вроде не уверен в своей правоте. И откуда знать, что в этой жизни важно, а что нет?
Вагон кидало из стороны в сторону, его разболтанные потроха устрашающе лязгали. Со всех щелей дуло. Буфетчица, в боевой раскраске и в черных нитяных перчатках с обрезанными на дистальные фаланги пальцами, с виртуозностью наперсточника орудовала тремя уцелевшими стаканами. Их остро сколотые края невольно наводили на мысль о Гуинплене. Что ж, в очередной раз подбросим монету. Учитывая то, как сегодня штормит, в случае проигрыша, сейчас появится еще один «человек, который смеется». Не смешно. Чепуха, это только кажется, что не смешно, ‒ у жизни тяжелый кулак, а случай тот еще шутник. Тонко и жалобно дребезжала какая-то вагонная железяка, будто жаловалась на жизнь. Было холодно. Я никак не мог согреться.
Читать дальше