Дарья Сойфер: Исключение

Часто бывает, что человек, успешный в карьере, получает от судьбы серьезные удары в чем-то другом. Так вышло и с Александром Борисовичем. Звезда советского баскетбола, чьи кубки не помещались на домашней стене славы, из-за автокатастрофы потерял молодую дочь и зятя, получив на руки трехлетнюю внучку Лидочку. Вместе с женой, Зоей Павловной, он воспитывал девочку, пока на супругу не обрушился рак легких. Лиде тогда только стукнуло четырнадцать, но они вместе с дедом до последнего несли вахту у больничной койки. В марте 2001 года бабушкины боли стали настолько сильными, что Александр Борисович перестал пускать внучку к жене.

— Тебе не надо этого видеть, — сказал он тогда.

В середине апреля бабушки не стало.

Александр Борисович и Лида остались одни. Дед до последнего работал учителем физкультуры, а Лиду забрал из баскетбольной секции и отправил учить иностранные языки.

— Меня не будет, сможешь заработать на хлеб с маслом. А лучше беги из этой страны.

Лида понимала, что пока хлеб с маслом нужно дать деду. Если хоть так можно было отблагодарить его за все. Она сидела за учебниками, как проклятая, до онемения повторяла за кассетой английские фразы, но все ж таки поступила в институт иностранных языков и получила международный сертификат.

Сразу после института она тыкалась в конторы переводчиков, но везде платили гроши, и тогда через однокурсника Лида устроилась корреспондентом в «Богему», где ее нередко отправляли в командировки, чтобы она могла писать в туристическую колонку. Денег хватало. Ей даже удалось накопить на подержанный «Фольксваген», на котором она каждую весну вывозила деда на дачу.

— Дедуль, смотри, что я купила, — Лида заглянула в дедову комнату. — Брауншвейгскую, твою любимую!

Александр Борисович кивнул и поднял вверх указательный палец.

— Подожди, там интервью с минфином.

— Чаю?

Дед снова кивнул, и Лида ретировалась на кухню, чтобы сделать пару бутербродов с ароматной сырокопченой колбасой. Дедушка почему-то очень любил, когда колбасу нарезали на тонкие, просвечивающие кружочки.

— Я ем хлеб с колбасой, а не колбасу с хлебом, — говаривал он.

С колбасой полагалось делать только белый хлеб, а с сыром — черный. И белый хлеб надо было нарезать исключительно по диагонали.

У деда был персональный граненый стакан в железном подстаканнике с гравировкой от ЦСКА. К стакану прилагалась чайная ложка, а сахар рафинад надо было давать на отдельном блюдце, — его дед ел вприкуску.

Когда Лида появилась в комнате с подносом, дед убавил радио и указал на диван.

— Рассказывай.

Лида устало села и откинулась на мягкую спинку.

— Все как обычно.

— Посылают куда?

— Да нет, я ж только два месяца назад вернулась из Чехии. Теперь очередь Матвеевой, она летит на Шри-Ланку.

— Ясно, — дед пожевал и кивнул. — На море не тебе.

— Да брось. Все равно не дают времени покупаться. А в Чехии было здорово, погуляла по Старому городу.

— В феврале. Красота, — дед усмехнулся. — В 63-м мы ездили в Чехословакию. В Брно. Игру уже не помню. Зато я привез тогда твоей матери туфельки. Красные, кожаные, с пряжками. Зоя сшила ей в красную клетку платье, и она ходила в школе на танцы. Самая модная была. И косички с бантами, Зоя ей туго плела, а все равно кудряшки по всей голове торчали. Да. Это ты в мать белобрысая, только жалко, кудрей нет.

Лида вздохнула. Она слышала эту историю не первый раз. Она не помнила родителей, хотя по всей квартире висели мамины фотографии и только одна — с отцом, Михаилом Стрельниковым.

Бабушка часто рассказывала Лиде о ее маме, о своей Катеньке. Они были похожи: Зоя Павловна и Катя: обе маленькие, хрупкие, с большими голубыми глазами и тонким, изогнутым ртом. Только Катя смотрела со всех фотографий, счастливо улыбаясь. Вот она в садике, Снежинка. Здесь на даче, в венке из одуванчиков. А это выпускной, нарядное платье. И институтский снимок, они ездили на картошку. У нее здесь модный в те годы начес. И, наконец, единственная фотография с папой: свадебная. Цветная. Мама в коротком платье и с маленькой фатой, а в руках — красные гвоздики. И глаза со стрелками. А у папы длинная битловская стрижка и усы. От папы Лиде достались карие глаза. Бабушка раньше думала, что и волосы у нее потемнеют в отца, но Лида на удивление осталась темноглазой и светловолосой.

В остальном Лида пошла в деда. Она вытягивалась и вытягивалась, потеряв всякую надежду остановиться. Длинные пальцы и прямой дедов нос.