Виолетта Лосева - Меня зовут Жаклин

Возможно, я несправедлива к Тамаре, но мне ее не жаль. Все что она говорит, звучит как-то неестественно. Что я должна отвечать? Опять плести сладкую чушь о том, как он ее любит? Я сомневаюсь, что Тамара сможет оценить Семена Михайловича, который сумел преуспеть в жизни и сохранить нормальные отношения со своей бывшей семьей. Я понимаю, что Тамаре не нравится его решение о том, что дети будут жить с ним. Ей гораздо лучше было, когда Ника и Вадим жили со своей матерью. Но теперь – и Тамара об этом знает – Алла уезжает во Францию – «Зачем ей Франция, этой старухе?», а «детишки» будут жить с папой.

Тамара еще раз всхлипывает и закуривает очередную сигарету.

– Они меня все ненавидят, – повторяет она уже более спокойно.

– Ну что вы, – говорю я, – просто к этому нужно привыкнуть, – у него есть семья и с этим ничего не поделаешь.

– Его семья – это я, – убеждает меня Тамара, и я понимаю, что мне лучше вообще помалкивать. Иначе, разговорам не будет конца, – Я же не против того, чтобы он общался с детьми…

За окном кухни догорает теплый осенний день. Я вытираю стол и прощаюсь с Тамарой. Она смотрит на меня, как на человека, не способного понять всех ее переживаний. Но я – сама нейтральность. Тамара вздыхает и уходит. Листья продолжают падать, беззвучно опускаясь на чуть согретую осенним солнышком землю. Мне нравится тишина вокруг.

Я прислушиваюсь к себе… Не могу отделаться от чувства, что сделала шаг назад. Все-таки советское воспитание сделало свое дело – сфера обслуживания это сфера обслуживания. Хотя, по сути дела, чем отличается работа домработницы от работы, например, переводчика? В некотором роде, моя работа даже более творческая. Но все равно… Что-то давит. Ощущение того, что это явление временное, не проходит. Наверное, я никогда не пойму, как можно быть домработницей всю жизнь…

Я прихожу к Сереже. Это мой старый друг. Увлечение психологией привело к тому, что он оказался в полном андеграунде – работает сторожем, а в свободное от работы время проводит свои эксперименты. Когда я прихожу к нему, он заставляет меня пройти через «энергетическую рамку» – сооружение, напоминающее турникет в аэропорту, через который проходят пассажиры и который звенит по поводу и без повода.

Я не бросаю дружить с Сережей, хотя воспринимать его измышления с каждым разом становится вся тягостнее. Прежде чем устроиться на работу к Семену Михайловичу, я зашла к нему и получила ответ:

– Сегодня ты состоишь из 28 процентов злости, 40 процентов растерянности и 32 процентов протеста.

Обычно, после того, как человек проходит ч6ерез его энергетическую рамку, Сережа бросается к своему компьютеру. Никому кроме него не разрешается заглядывать в экран. Т. е. каждый должен воспринимать его слова на веру и не сомневаться.

Иногда он заставляет постоять в рамке подольше. И тогда можно услышать его беспорядочное бормотание:

– Убрать сомнения… Прибавить уверенности в себе… Вычеркнуть напрочь предрассудки…

Нужно сказать, что у большинства бывших сережиных друзей его увлечение вызывает улыбку или раздражение. Да и друзей у него не так уж много.

Сережа обижается.

Я скрываю улыбку и, поэтому удостаиваюсь чести быть оцененной по всем статьям.

Неделю назад у меня было 12 процентов радости и 12 процентов отчаяния. На мой вопрос, как так может быть, Сереже не задумывается долго:

– Так бывает всегда. Радость не может быть безграничной. Человек, состоящий из одной радости – это не живой человек. У тебя такого, думаю, просто не может быть.

– Почему?

– Потому, что ты видишь то, что происходит вокруг. Ты никогда не замечала…

Сережа углубляется в расспросы. К своему сожалению я начинаю вспоминать случаи, когда чужая неприятность портила мне настроение на несколько дней, заслоняя полностью мои успехи – старушка в магазине, считающая копейки на дрожащей ладони, ребенок, которому не хватило денег на мороженное, девочка, отставшая от экскурсионного автобуса…

– Вот видишь? – говорит Сережа, – и это не случайно. Грань между нормой и отклонением очень зыбкая. Да и кто имеет право устанавливать нормы?

Я не всегда понимаю то, что он говорит. Но иногда, предоставив себя его исследованиям, я вижу, что некотиорые его мысли действительно подтверждаются разными жизненными ситуациями.

– Хорошо, – говорю я, – радость и огорчения – это понятно. Радость и грусть – это тоже, в какой-то мере, совместимо. Но радость и отчаяние? Как такое может быть?