Фреш Бриз - Я рядом

Ничего, скоро и эти уйдут – он чувствовал. Ещё немного продержимся.

Он теперь много знал, понимал. И кто он, и зачем. И силы его с каждым днём росли. Ушла потерянность первых дней, теперь у него цель есть – спасти, защитить. Одно пугало – откуда сил столько злых? И все они – в людях. Не Ад и не Дьявол виной происходящему. А только лишь души человеческие. Никто их не искушал, сами чернеют. И сила в них, чёрных, злых, – огромная. Ему одному не справиться. Он только ей, Александре, помочь может, и то, лишь теплом своим и силу, чтоб жить, отдать может. Ему бы и мать её защитить, и сестру, а не получается.

1945 г.

Ну, вот и всё почти. Ещё чуть-чуть и закончится.

Александре четыре уже. Волосики посветлели, русые теперь, как у отца были. Не вернётся он. Зря Параскевия надежду лелеет, что сбежал, укрылся, что, может, пусть даже струсил, зато живой придёт. Не придёт, потому что не струсил он. И глаза у Сашеньки тоже отцовские, серые с голубым.

Закончилось детство её, давно уже. Потому что некогда матери нянчиться. И сестре некогда. Потому и Сашенька всё делает, что может. И в огороде, и на дворе. И сама днями целыми или у Марии, которая ходить перестала.

Саша сейчас на печь залезла, ещё тёплую. Мать утром растопила ещё, перед тем, как в колхоз идти. Там восстанавливают его теперь, и Паша работает. Надю с собой взяла, лишние руки, хоть детские, теперь очень нужны. И он рядышком с Сашенькой. Смотрит на неё, улыбается. Чистый ребёнок и светлый. Радость его огромная. Не слышит она, как он говорит с нею. Не чувствует прикосновений. А его крылья всегда её обнимают, когда сидит вот так, спокойненько. Саша куклу пеленает, из дерева ей кто-то сделал, маленькую такую, неказистую. Но кукла эта – единственная у девочки, а значит, сокровище неимоверное. И девочка улыбнулась, то ли кукле своей, то ли внутрь себя. Как же любит он эти мгновения, когда улыбку её видит! Столько пережили, столько страдали, в холоде, голоде… Ничего, зато живы, зато улыбаться могут, таким вот куклам деревянным. Русая прядка волос на глаза упала, и он рукой своей убрать её хотел. Забыл, как и много раз раньше, что не получится у него рукою. Подул легонько на личико детское и Саша, дуновение уловив, сама ручонкой за ухо прядь убрала. Открыла личико, чтоб ему виднее. Снова улыбнулся.

Он Пашу с Надей ещё на краю села почувствовал. Домой возвращаются. Хоть и в колхозе Паша, да только толку от этого ещё не сильно много. Не ломятся закрома, потому что и колхоз – пустой. Но хоть что-то делать же надо! Весна уже и на полях работу начинают. Сейчас тяжело и надежда вся на иногда завозимые в деревни и города продукты. Выдают всем на руки по граммам, по кусочкам. Но поля засеют, хоть как-то, и летом уже легче будет.

Скрипнула дверь старая, косая. У Нади температура. Её Паша в кровать уложила, и к печи. Хоть воду согреть, кипятком напоить.

– Саша, – на дочку младшую Паша смотрит. Если б не Надя больная, не просила бы, ни за что бы Сашу не просила бы. Сама бы пошла, но Наденьке сильно плохо. А в доме – только хлеба несколько кусков. И вода. – Саша, в Боровичи масло привезли. Я не могу идти. Доченька, сбегаешь? Я тебе карточки дам, на троих нам возьми. Светло ещё, ты, если быстро, успеешь до темноты.

Побежала Александра, и он с ней рядом. Она места эти хорошо знает. И знает, что если через лесок этот, то быстрее будет. Напрямик, не по дороге. Лесок-то узенький, минут за сорок можно вширь его перейти. Это там, назад – леса широкие, заблудиться можно. А этот нет, его Саша не боится. С Надей тут часто грибы искали и ягоды.

Вот и Боровичи и машина огромная. Для неё, для девочки – гигант, а не машина. И людей толпа. Шум, толкотня. Нет очереди, все как попало стоят, руки тянут. Она – меж ног, мелкая, ведь.

– Дяденька! Дяденька, дай ещё. – Это мальчишка из Боровичей. Видела его Саша уже. Рыжий, с веснушками. Один кусок уже держит, ещё просит.

– Не могу, малявка, прости! – Седой мужчина отвечает. Он в кузове стоит и куски всем передаёт. По одному в руки. Кому большой кусок, кому поменьше – всё от карточек зависит. По сто грамм на человека.

И она тут же, ручонки свои тянет, с карточками. Только ж кто её увидит, за взрослыми? А надо, надо, чтоб увидели, иначе маменька плакать снова будет! И Наденьке, Наденьке может, масло это поможет.

И он всё, что может, сейчас делает – чтоб расступились от его Сашеньки все, хоть немного в сторону. И чтоб Седой на неё взгляд свой опустил. Получилось. Седой к ней спрыгнул из кузова.

– Давай, – говорит, – свои карточки. Сколько вас?