Елена Арсеньева - Мода на умных жен

– Конечно, – взволнованно ответила она.

– Представляете, Костя, водила наш, он ведь со мной и в ту ночь работал, так он запомнил, что у парня была татуировка на пальцах: СЕВА . Наверное, его так звали, да?

– Наверное, – выдохнула Алена. – Наверное, да… Хорошо, Иван, спасибо большое, не буду больше мешать, отдыхайте…

Она бормотала вежливые слова, а сама поднялась наконец со стула, выскочила из кабинета Николая Дмитриевича и, чуть не споткнувшись о жирного котяру, лежавшего поперек пути, бросилась вниз по лестнице – на улицу. Внезапно до обморока захотелось глотнуть свежего осеннего воздуха, напоенного прелестным запахом осенних листьев и чуточку дымком, горьковатым, слоисто-белесым даже на вкус , – где-то неподалеку жгли палую листву.

Чудилось, никогда в жизни она не глотала с таким наслаждением этот осенний воздух… как лекарство от пугающего открытия, которое, кажется…

Лекарство помогло.

Да нет, нет. Снова какое-то нелепое совпадение. Как можно было заподозрить Алексея только потому, что в его телефонном справочнике в особом списке значится имя Сева и то же имя было на пальцах человека, которого, получается, Алексей знал, но почему-то не открыл этого врачам «Скорой»…

Почему?!

Нет ответа.

Совпадение. Не факт, что Сева – тот самый. Не факт, что погибший Сева носил фамилию… О Господи, какой была фамилия того бедолаги, о котором рассказывал Николай Дмитриевич?

Лесков? Ласков? Лысков? Лысаковский, вот как!

И он работал в художественном музее…

Алена вышла из больничных ворот и остановилась около старого, покосившегося деревянного дома – одного из многих, к счастью, еще сохранившихся на тихой, пока еще почти не затронутой новостройками улице. Листву, оказывается, жгли во дворике детского сада напротив. Алена постояла, принюхиваясь к дымку и бездумно шевеля носком туфли ворох листьев. Они так довольно шелестели, словно, лежа тут, только и ждали, когда же хоть кто-нибудь пошуршит ими.

Потом Алена медленно пошла по обочине, загребая листья ногами и снова доставая из сумки телефон…

– Алло, это художественный музей? Вахта?

– Да-да! Вы что хотели?

– Извините, нельзя ли к телефону вашего шофера позвать?

– Какого шофера? У нас их два, но оба во дворе, с машинами. Может, передать, чтоб перезвонили?

– Да, передайте Севе Лысаковскому, чтобы…

– Кому?!

В голосе прозвучало такое изумление, что у Алены упало сердце.

– Севе Лысаковскому. А что?

– А вы… А вы ему кто?

– Знакомая.

– Знакомая?

– Ну да. Знаете, я уезжала… в Пензу… – Как хорошо, что есть на свете спасительный город Пенза, можно в него «уезжать» при надобности. – Давно уехала, еще в прошлом году, и вот вернулась, звоню ему, звоню, а никто трубку не берет. Думаю, дай-ка на работе спрошу. Он не заболел случайно?

– Да нет, он не заболел, только… – В голосе незнакомой женщины отчетливо прорезалась нотка сочувствия.

– Что только?

– Да не работает он здесь больше!

– Уволился? Ну надо же! А где? Где он теперь работает?

– Ох, миленькая вы моя, – послышался тяжкий вздох в трубке, – нигде он больше не работает! Я даже и не знаю, как вам сказать… Севочка-то наш… Севочка-то ведь умер!

– Что?!

– Да-да. Трагически погиб!

– Господи, неужели авария?

– Ох, да кабы авария… Покончил с собой, вы представляете? И когда, это же не придумать! В новогоднюю ночь! Все люди праздновали, а он…

– Боже мой… Боже мой, не могу поверить! Но как, почему?

– И неведомо, и никому ничего не известно. Он ведь одинокий был, вы же знаете небось, коли знакомая. Ни записки никакой не оставил, ничего ровным счетом. И вы представляете… – Голос вахтерши окреп, она разговорилась, теперь ее даже спрашивать ни о чем не нужно было, слова лились неостановимым потоком: – Вы представляете, он когда бросился с недостроенного дома, чтобы, значит, жизненные счеты свести, он тогда был без всяких документов. Свезли его в морг как неопознанный труп. И стали ждать, когда о нем кто-нибудь справится, когда его искать начнут. А никто и не чешется! Были ж новогодние праздники, да Рождество, да старый Новый год. Мы, конечно, не как все – не закрывались чуть ли не на две недели и там хоть трава не расти, – мы, наоборот, работали, чтоб людям в каникулы и выходные было куда пойти, а все же то у одного, то у другого сотрудника отгулы да краткосрочные отпуска. И Сева значился в отгулах, у него накопилось аж на десять дней, короче говоря, помнится мне, никто и не удивлялся, что он на работу не выходит. Но вот уже праздники прошли, а его все нет и нет. Думали, заболел. Стали домой звонить, там молчок, и сотовый тоже не отвечает. Наконец курьера послали к нему – дверь заперта, никто не открывает, соседи плечами пожимают: давно, мол, его не видели, да и жил он тихо, ни с кем почти не общался. Ну, общался, не общался, а если человек пропал, его надо искать. Сначала никто не хотел этим заниматься, говорили: может, уехал или запил, да какое наше дело… А директорша наша, женщина боевая, говорит: как так, мой сотрудник бесследно исчез, а я ничего о нем не знаю? И посадила секретаршу на телефон: милицию обзванивать. Не было ли, мол, в сводках происшествий такой фамилии? Нету, говорят. Потом уже решились мы – спросили о неопознанных… покойниках… царство им небесное! – Алена словно бы увидела, как словоохотливая вахтерша быстренько перекрестилась. – Ну так вот и нашли его в морге, беднягу. Все лицо разбито, только по татуировке на пальцах и опознали его!