Елена Арсеньева - Отражение в мутной воде

Георгий сунул пачку в карман.

Тина посмотрела в окно. Мимо пролетала улица Серышева. Только что миновали поворот на Запарина – там пятьдесят седьмая школа, в которой училась Тина. Чуть ниже, на Амурском бульваре, – ее родной дом…

Куда она едет? Нет, точнее – куда ее везут? Не в смысле – сейчас: судя по чемоданам, на вокзал или в аэропорт, – а вообще? И кто везет? И зачем?

А не все ли равно?

Главное, что она избавилась от тех …

Прежнее отозвалось такой сердечной мукой, что Тина едва сдержала стон. Георгий, очевидно, что-то почувствовав, покосился на спутницу, но ничего не сказал, только чуть наклонился вперед и положил руку на плечо Олега:

– Не гони так. Совсем ни к чему, чтобы нас тормознули из-за твоего лихачества.

Тот послушно сбавил скорость и свернул на Дикопольцева, а потом к вокзалу.

Вот площадь, вот памятник Ерофею Хабарову, вот плоско-серая коробка здания вокзала. А какая пряничная красота была здесь когда-то! Зачем было сносить?

– Ну, приехали, ребятки, – сказал Олег, подруливая к стоянке. – Нам крупно повезло: по нечетным дням идет дополнительный фирменный на Владивосток, а то пришлось бы еще чуть ли не три часа ждать. А так прямо вот-вот и отчалите. Ты, Гоша, кстати, как думаешь: у этих отморозков в Хабаровске будет серьезная поддержка?

– В случае надобности они запросто получат всю королевскую рать, – не раздумывая, ответил Георгий.

– Ого! – присвистнул Олег. – И все это из-за нее, что ли?

В зеркальце заднего вида его темно-серые глаза взирали на Тину не то чтобы пренебрежительно, но уж точно – с превеликим недоверием.

Она внутренне сжалась. А стоит ли и дальше дрейфовать по воле этих волн? Может быть, есть смысл прямо сейчас вывалиться из дверцы, затеряться в толпе…

«И что, тебе в самом деле не хочется узнать, почему он дважды рисковал из-за тебя жизнью?» – не без ехидства спросил тот, кого в анекдотах называют внутренним голосом.

Тина покорно сложила руки на коленях.

– Выходим, – предложил Георгий. – Какой, говоришь, вагон?

– Тринадцатый, понятное дело, – хохотнул Олег. – И местечко у кого-то из вас тринадцатое будет. Как же судьбу не попытать?

Когда вышли из машины, Олег сразу подхватил чемоданы и поспешил вперед, тщась изобразить из себя водилу, который провожает босса и его куколку. Однако Тина заметила, что взгляды всех встречных женщин так и липли к нему. На Георгия дамы тоже частенько поглядывали, но тотчас отводили погрустневшие глаза: слишком уж замкнутым и надменным было его чеканное лицо. Да еще фотомодель в мини семенила рядом…

Тина вспомнила свое отражение в зеркале примерочной – и вдруг, как после глотка шампанского, ощутила прилив восторга.

Господи, да не сошла ли она с ума, если не гнетет ее больше бремя стыда, страха, раскаяния за все, что случилось из-за нее? Или это пережитая собственная смерть перетряхнула душу, заставила снова включиться могущественнейший из инстинктов – инстинкт самосохранения – и вот так по-девчоночьи, бездумно возрадоваться жизни, великолепному, яркому дню, городскому шуму, предстоящему путешествию неведомо куда, двум красивым мужчинам, в обществе которых она неожиданно оказалась, возликовать своей новой красоте и нарядности?..

Она с улыбкой поглядывала по сторонам. Все вокруг было залеплено оставшимися после недавних выборов плакатами, среди которых чаще других мелькал большой, яркий, бело-голубой, с алыми буквами: «Анатолий Голуб – наш кандидат!» С этого плаката вприщур смотрело грубовато-добродушное лицо с тяжелым подбородком и плотно сжатыми губами. Да, Голуб не сиял рекламными улыбками – в нем должны были привлекать надежная суровость, крестьянская основательность, армейская стойкость. И привлекали, надо полагать, если именно его выбрали-таки губернатором! «Даже Тамбовку не обошел ажиотаж», – вспомнила Тина – и до боли прикусила губу.

Олег обернулся, сверкнул белозубой улыбкой:

– Впечатляет? Он вообще любитель цветных картинок. А какой клип сделали о нем на местной студии кинохроники, мама дорогая! Два пожизненных и смертельных врага, режиссер Базильева и оператор Михлик, по этому поводу соединили усилия и сбацали натуральный боевик, где стреляют пушки, летают голуби, плачут умиленные старушки, а дети собирают цветы. Текст «родил» великий писатель Хамов: