Елена Арсеньева - Отражение в мутной воде

Нет, почему Тина говорит – он, он, Георгий? Это убийство должно было стать их общим делом. Но она отождествляет себя с Георгием – точно так же, как он себя – с Россией…

Тина закрыла глаза. Этот подарок судьбы, четыре часа жизни… Как распорядиться ими? Впрочем, не больно-то распорядишься – можно только сидеть, прижавшись к Георгию, и говорить с ним. Но ведь и это уже великое счастье! Если бы все прошло, как было задумано, их души уже сливались бы в объятиях на каком-нибудь розовом райском облаке. А может быть, и на черно-огненном, адском. Все-таки то, что они замышляли, – это убийство, а за убийство нигде по головке не гладят – ни на этом свете, ни на том.

Кстати, ей-то пришлось отвечать бы еще и за грех самоубийства, она ведь это твердо решила для себя, хотя Георгию дала, вынуждена была дать клятву, что ее участие в операции будет только косвенным.

Как он вообще-то представлял себе ее жизнь в одиночестве, то есть без него, интересно?.. Нет, об этом он предпочитал не думать, был всецело сосредоточен на своем.

И все-таки Тина знала: внешняя убежденность Георгия – совсем не доказательство его глубокой внутренней уверенности. Может быть, он держится сейчас так агрессивно именно потому, что ему неловко признаваться: он рад, просто счастлив, что не придется нажимать на курок самому! Пусть это сделает какой-нибудь террорист, боевик, пропащая, отпетая душа!

Конечно, еще неизвестно, куда ударит пуля-дура, попадет ли она в цель или пройдет мимо. Возможно, именно их с Георгием вынесут отсюда, накрыв черным пластиком или белыми простынями – в общем, чем там накрывают мертвых? Но тогда что ж выходит, Голуб окажется прав, провидение на его стороне – оно, значит, тоже агент «Просперити»? А может статься, они все вместе пополнят список «жертв терроризма» – трое русских, на свою беду оказавшихся сегодня в Музее камня? Несостоявшиеся убийцы – и их потенциальная жертва… А если, предположим, свершится некое политическое чудо, и этот Полиньяк, Палиндром… тьфу, Пальяно-Линден! – будет освобожден к указанному сроку, препровожден под крылышко ливийских братьев по оружию, а террористы вдруг сдержат свои обещания и сдадутся, то… то все заложники останутся живы?

И Голуб – и они с Георгием? И тогда, значит, все нужно будет начинать сначала? Но успеют ли они? Ведь на завтра назначено подписание документов, открывающих путь на Дальний Восток секретным эшелонам, сухогрузам и танкерам с радиоактивными отходами.

Вот почему столь краткий срок был отпущен для жизни – два дня. И еще этот Алясков! Тина с ненавистью вспомнила его несуразное лоснящееся лицо с черными, возбужденными, словно бы ничего перед собой не видящими глазами. Вспоминала эту манеру с видом превосходства объяснять прописные истины, эту разухабистую браваду молодого ученого (а Алясков рванул в политику чуть ли не из аспирантуры!), для которого весь мир – поле щедро финансируемого эксперимента, неудачные результаты которого всегда можно спрятать под сукно и – и начать новый эксперимент с той же радостной «улыбкой познанья»… Чисто интуитивно, по-женски – на уровне физиологии, если угодно! – Тина терпеть не могла этого человека и была едва ли не оскорблена, узнав, что «Просперити» избрала именно его на роль дублера Голуба. «Да неужели во всей России другого не нашлось?» – подумала она с возмущением. И лишь впоследствии осознала всю нелепость своего возмущения. «Ага! – торжествовала, когда Георгий сообщил, что дублер сошел с дистанции из-за «профнепригодности». – Я так и знала, что он ни на что не способен. Даже Родину не может толком продать!» И только потом до нее дошло, что именно из-за несостоятельности Аляскова им с Георгием подписан смертный приговор.

Им – и Голубу. Потому что его смерть – это шанс отсрочить наступление на Россию «Просперити».

Тина склонила голову на плечо Георгия. Разумеется, присутствие здесь – это ее собственный выбор. Георгий пытался запретить это. Едва разомкнув объятия там, на Зулейке, они начали спорить, пытаясь убедить и переубедить друг друга, – и наконец смирились с невозможностью этого. Единственное, в чем все-таки удалось Тине убедить Георгия, – так это оставить хоть какое-то объяснение их поступка. Он написал несколько писем в редакции крупнейших российских и зарубежных газет – написал, смеясь над собой и Тиной, написал, с издевкой цитируя Ленина, который, конечно же, был «архиправ», уверяя, что свобода буржуазного художника, писателя или актрисы (или журналиста!) напрямую зависит от денежного мешка. Тогда Тина и сама написала одно письмо и адресовала его редактору той нижегородской газетки, в которой работала еще несколько месяцев назад. Уж этот человек даст ход невероятной, фантастической истории о «Просперити» и о ее намерении отделить человеческие зерна от таковых же плевел!