Дмитрий Вересов - Летний сад

Но Симочка, казалось, совсем не слышала грубоватых ратнеровских утешений. Она сомнамбулой вышла на набережную, свернула направо, к Лебяжьей канавке, и медленно двинулась навстречу сверкающему потоку автомобилей, полностью погруженная в свои мысли.

Все они были обрывочны и больше представляли собою картинки из прошлого. Школа и знакомство с Володей; какие-то загородные поездки всем классом; тяжело гриппующая Серафима и рядом с ней улыбающийся Вертлиб с дурманящей мимозой и бананово-лимонно-апельсинным Сингапуром в руках… Потом – наоборот: Вовка в больнице, загипсованная нога на растяжке; Сима, скромно не решающаяся войти в палату, и пожилая медсестра, подталкивающая ее в двери с замазанными белой краской стеклами. Их первый и последний поцелуй на новогодней «дискотеке» в девятом классе, а потом сразу же – свадьба. Огромный американский дядюшка, руководящий жилкомхозом Атлантик-Сити, сверкает золотом, словно новогодняя елка, находясь в изрядном подпитии, приглашает всех на первую годовщину к молодым в Америку…

И где-то вокруг всего этого кромешный мрак уверенности: Володьку она больше не увидит. Никогда.

На этом фоне – абсолютной пустоты – и кружили свой бешеный хоровод Симочкины воспоминания. Но все-таки маленькая отважная душа не желала этого внезапного и сокрушительного поражения своих надежд. Тонюсенький, самый последний золотой лучик, Серафима ясно и четко разглядела его стремительный полет в абсолютном мраке вселенской неотвратимости, ринулся отстаивать ее последнее желание: «Только не с ним! Пусть лучше несчастье случится со мною…»

– Проходите, проходите быстрее! – громкий шепот вывел Симочку из состояния транса. Она, не выбирая дороги и совершенно не стремясь туда, добралась до входа в Летний сад. Реальность медленно, но все же – возвращалась: ворота со стороны Пантелеймоновского моста, плакат, предупреждающий о пятирублевой плате за вход, и опрятная пожилая женщина рядом с кассовой конуркой.

– Проходите же скорее, – повторяет женщина, и ничего не понимающая Симочка ступает сначала на мощеный булыжником скат, а затем – на шуршащий гравийный круг. Она достает кошелек, но женщина, сдвинув брови домиком, дает понять, что у Серафимы денег не возьмет: – Без вас найдется кому заплатить…

Это несколько отвлекает девушку от собственных невеселых размышлений, и она полностью сосредотачивается на личности и фигуре садовой привратницы. Эта пожилая опрятная женщина кажется Серафиме очень знакомой, и она пытается припомнить: где и при каких обстоятельствах могла произойти их встреча?

Под неспокойной и тенистой листвой липовой аллеи, когда напряженное сознание перебрало в памяти сотни, если не тысячи женских лиц, вдруг приходит озарение: «Капельдинерша!»

Сима отчетливо вспоминает свой первый самостоятельный поход в театр и досаднейшую утрату билета по дороге. Она стояла и беззвучно рыдала перед ступеньками, ведущими в фойе и… Да, это была та самая женщина-капельдинер из областного театра. Та самая, что, не сказав ни слова, спустилась в вестибюль, взяла несчастную, плачущую растеряшку за руку и, проведя в шумящий зал, усадила в огромное, тяжело и непривычно пахнущее плюшевое кресло.

В уголочках глаз выступили слезы, что-то предательски потекло из ноздрей, и Серафима резко подняла голову, желая предотвратить возможный конфуз.

Прямо перед ней стояла статуя из их выпускной ночи – трагичная фигура женщины, опирающейся на мраморный резной посох. И так же, как в ту давнюю белую ночь, на руке статуи, резко выделяясь на фоне серого мрамора, покрытого трещинами, горит темным рубиновым светом старинное кольцо.

Серафима медленно подняла руку и кончиками пальцев дотронулась до мерцающего камня. Он был холоден, как лед. В одно мгновение все вокруг изменилось, липы исчезли. Прямо перед собой Серафима увидела Вовку, оживленно общающегося с кем-то по трубе. В то же самое мгновение там, впереди, за тонированной панорамой стекла появился огромный, стремительно приближающийся фюзеляж самолета. Серафима кинулась к Володьке, желая только одного – быть сейчас рядом с ним, чем бы все ни закончилось, но натолкнулась на невидимое препятствие. Оно спружинило под напором Симочкиных рук и властно отбросило девушку назад…

– Симка! Симка, вставай!

Серафима сидела на шершавом песке аллеи, и ее правую руку изо всех сил тянула на себя Саша Ратнер.

– Ну же! Ну ты, подруга, и коровища! А с виду и не скажешь! – Сашкины усилия наконец увенчались успехом, и она деловито принялась отряхивать костюмчик подруги. – Хорошо не в траву, тогда бы так уделалась… Я почему-то сразу поняла, куда ты двинешь. На Неву выскочила, а тебя уже нет. Ну, думаю, направо пошла… Вон оно, колечко треклятое! Блестит-мерцает. Ладно, бери пример с меня, потомственной материалистки, которая тебе ясно скажет: «Стоит статуя, на ней кольцо. Ты его надевала? Не надевала. Значит, гуляй себе, девушка, мимо и не лезь, куда не просят, на твой век заморочечек припасено еще утютюшеньки сколько! – обыкновенная Сашкина скороговорка слышалась Симочке далекими-далекими звуками, схожими с «шумом волн» в опустевшей раковине. – А догнать тебя на моих каблуках, прикинь, да? – Ратнер в подтверждение своих слов высоко вскинула ногу. – Сама понимаешь. Хорошо, бабка на входе подсказала, куда ты двинулась.