Екатерина Мурашова: Детдом

– Ну разумеется, и неоднократно ! – энергично подтвердил Погорельцев. – Если хочешь преуспеть, то как же иначе?

Вадим перевел вопросительный взгляд на женщину.

– Если бы вы только знали… – вздохнула Огудалова. – Если бы вы только знали, Вадим…

– Но ведь дело того стоило, Машенька? – лукаво подмигнул Погорельцев. – Дело того стоило?

– Любовь – единственное оправдание человека в этой жизни, – сказала Мария Алексеевна и надолго замолчала.

– Ну куда там Анджа с Олегом подевались?! – раздраженно спросила Света. – Они принесут мне когда-нибудь поесть или нет? Я их даже не вижу…

– Вон там олежкина шевелюра, – привстав, сказала Лена. – А Анджу он собой заслоняет, чтобы не толкнул кто…

– «Заслонивши тебя от просту-уды, я подумаю – Боже Всевы-ышний!» – невероятно фальшиво пропела Света.

– Светка, прекрати немедленно! – велела Лена. – Слушать противно!

– Ладно, – Света примирительно дотронулась до тонких пальцев подруги. – Это я от голода зверею. Сейчас съем пять-шесть пирожных и пару-тройку бутербродов с икрой и успокоюсь до вечера.

– Вот и хорошо, вот и славно. Чего злиться, в самом деле? Смотри, какой у ребят успех!

– Действительно, УСПЕХ, Ленка? – спросила Света. – Я ведь только на репетициях была и на прогонах в рок-клубах. Но там, сама понимаешь, во-первых Настькины декорации не очень-то развернешь («Огудалова от них просто рот разинула!» – не удержавшись, вставила Лена), а во-вторых, публика специфическая – они все равно вопить будут и стучать ногами, хоть бы там крокодил с гиппопотамом пели и танцевали… А сюда ехала из больницы, от Романа, но никак не успевала, да еще в пробке застряла…

– Как Роман?

– Да все так же, можно сказать. Ничего хорошего, – вздохнула Светка. – Я его уговариваю не помирать, пока Настька не разродится. Он, вроде, согласен…

– Да уж… Но здесь-то публика та, что не обманешь!

– Само собой. Приехала, опоздала, так пока через ограждение пробиралась, и доказывала, что не верблюд, милиционеров послушала. Они говорят: этого нам только не хватало – чтоб этому «Детдому» повылазило! Пришли целыми взводами афганцы бывшие, «чеченцы», какая-то кавказская диаспора, и в довершение всего – делегация от ветеранов и комитет солдатских матерей. Что, если они все между собой сцепятся – хоть пулеметы по углам ставь! Как они только узнали?

– Ну, чего тут удивительного-то? – возразила Лена. – «Афганцы» – это от Аркадия Николаевича и их общего соседа Семена. Кавказцы – это абхазцы Амаршана. А прочие – ты же сама говорила, что они уже выступали по городу, трудно ли узнать-то?

– А как – получилось у них, в большом-то зале?

– Все получилось отлично! – кивнула Лена.

– Расскажи! – потребовала Светка. – У тебя, конечно, хуже получается, чем у Анджи, но поскольку ее Олег заслонил…

– В общем-то, все ведь от них и ждали чего-нибудь такого, – начала Лена. – теперь, когда Ольга вернулась. Все понимали, что они не успели подготовить ничего нового (слухи-то ходят, хотя наверняка никто ничего толком не знает), но все равно ждали. И Ольга же всегда всем заявляла, как свою идеологическую программу: в каждой песне должна быть судьба конкретного человека, как у Эдит Пиаф. Вот она для начала и спела ее песню, которую сама же на русский, точнее петербургский лад и переделала. Ну, у Деланэ, на мой взгляд, лучше было:

Но всех, конечно, и так зацепило. В нашем-то петербургском-ленинградском небе тоже своих теней хватает…

А потом на сцене возник этот Настенин клуб или что он там такое, и начали показывать кино. А они все в соответствующих костюмах, весь их персонал, включая Настену с брюхом, Виталика, Тоню, Олега, чуть ли не подсобных рабочих, все собрались на сцене и смотрели туда, как бы на экран, по белому лучу, к которому уже все поклонники «Детдома» привыкли. Кино было настоящее, про войну, документальное, но Кай на сцене танцевал и как бы дублировал действие. Рассказывал Владимир, у него голос самый благородный, на Левитана похож.

Молодежь просто слушала и ждала, что будет, а те, кто песню узнал и ветераны, и эти солдатские матери – сразу плакать начали. Там же содержание такое же простое, как и в «Конфетках». Чего тут не понять? Какое-то далекое село, какой-то занюханный колхоз, прошло много лет после войны…