Татьяна Воронцова - Не совсем мой, не совсем твоя

– Скажи мне только одно, Илона: почему лицо? Они могли сделать со мной все, что угодно, покалечить как угодно… Но кроме рук и лица, не пострадало больше ничего. Почему?

Она больше не отпиралась.

– Я не могла позволить им избить тебя или покалечить. Но я подумала… – она сглотнула, – что если что-нибудь произойдет с твоим лицом, эта женщина… эта девушка… ну, твоя подруга… – признание давалось ей нелегко, но она уже поняла, что без него не обойтись, – она бросит тебя.

– Бросит? – Впервые за все утро Ник взглянул на нее с непритворным интересом. – Из-за чего? Из-за шрамов на лице?

– Черт… – прошептала Илона, кусая губы. – Как глупо.

– Да уж.

Взгляд его переместился с густо напудренного поверх тонального крема лица Илоны на искрящиеся в солнечных лучах струи воды, образующие гигантский фонтан.

…не могла позволить им избить тебя или покалечить. Почему же не могла? Ведь ты много чего позволяла себе, моя дорогая. Такого, что и вспоминать не хочется. Такого, что многим нашим согражданам случается видеть только в кино.

Хотя современный человек верит, что он может менять себя безгранично или изменяться под внешним воздействием, перед нами встает поразительный или, скорее, ужасающий факт, что, несмотря на цивилизацию и христианское воспитание, он все еще, подобно животному, пребывает в рабстве инстинктов и поэтому в любой момент может пасть жертвой таящегося внутри его зверя. Эта всеобщая истина, более чем какая-либо другая, не зависит от образования, культуры, языка, традиций, расы и места жительства . [25]

– Какой кошмар, – заговорила Илона, зябко передергивая плечами. – Какой невыносимый кошмар…

– Ты о моем лице? – с иронией осведомился Ник.

Специально для этой встречи он, по примеру Хэнка, оделся во все черное (Каталина сказала, черный цвет нейтрализует любой негатив), и это было настолько непривычно, что он сам временами пугался, встречаясь глазами со своим отражением в зеркальных витринах и темных стеклах павильонов.

– Господи, Ник… – прошептала она, глядя на него с неописуемым выражением ужаса, благоговения и отвращения, словно он был каким-то языческим божеством, явившимся своим почитателям в разгар древней мистерии. – Ты… ты стал еще красивее.

Усмехнувшись, он покачал головой.

– Я говорю правду! Правду! – горячилась Илона, не сознавая, насколько комично это выглядит со стороны. – Не веришь? Я… – Понизив голос, она просительно протянула к нему руки. – Я не могу без тебя, Ник. Вернись ко мне, пожалуйста. Клянусь, с этой минуты все будет по-другому!

Он почувствовал внезапный приступ отвращения, как будто по его телу под рубахой проползла змея.

– Илона, опомнись.

– Ну почему ты не хочешь мне поверить? Ведь я люблю тебя! Люблю!

Она заглядывала ему в глаза, теребила за рукав пиджака. Маленькая девочка, которая выпрашивает у родителей новую игрушку, отказываясь верить в то, что на ее покупку нет средств.

– Может, и любишь, – согласно кивнул Ник. – На свой изысканный манер.

– Господи! – зарыдала Илона (следующим номером программы должно было стать падение на спину с закатыванием глаз и дрыганьем ногами). – Какой же ты… бессердечный!

– Давай оставим в покое мои душевные качества. Я был твоим должником. Я рассчитался с тобой в соответствии с договоренностью. Скажи, у тебя есть ко мне еще какие-то претензии?

– Нет. Я же написала в той бумаге…

– Речь не о бумагах.

Она немного помолчала. Выдохнула почти без звука:

– Нет.

– Хорошо. В данный момент я тоже не имею к тебе никаких претензий. Все может закончиться прямо сейчас, и если ты немного подумаешь, то согласишься, что это наилучший вариант для нас обоих. Забудь обо мне, и взамен я обещаю забыть о тебе.

Ей это не понравилось. Задрожавшая нижняя губа выдала вспыхнувшее раздражение.

– Звучит как угроза.

– Не угроза. – Ник холодно улыбнулся. – Предупреждение. Я хочу, чтобы ты поняла: твое благополучие зависит только от тебя.

– Что ты имеешь в виду?

Он поднялся на ноги. Расстегнул пуговицы и показал ей маленькую черную штучку, подвешенную к внутреннему карману пиджака.

– Боже! – Илона побледнела.

Он кивнул:

– Да. Наш разговор записывается. Так что если через месяц, или через год, или через десять лет тебе станет скучно и ты решишь напомнить о себе таким, – Ник указал на свое исчерченное шрамами лицо, – или каким-то иным способом, мне будет что сказать суду присяжных.

– Сволочь! – взвизгнула Илона, багровея под слоем тонального крема.