Татьяна Воронцова - Не совсем мой, не совсем твоя

– Не важно.

– Важно или не важно – это мне решать! Отвечай!

– А если нет?

Голос Илоны становится хриплым от злости:

– Прекрати издеваться надо мной!

– Эй, а ты ничего не путаешь, детка? Посмотри повнимательнее. – Сидя в расслабленной позе, Ник позвякивает наручниками, не переставая наблюдать за ней из-под полуприкрытых век. – По-моему, это ты издеваешься надо мной. Правда, без особого успеха.

– Тебе приходилось заниматься любовью с девственницей?.. Ты принимал участие в групповом сексе?..

Вопросы следуют один за другим.

Он смеется.

– Какой страх был самым сильным страхом в твоей жизни?.. Какая боль была самой сильной болью в твоей жизни?..

Наконец фонтан ее красноречия иссяк. Вопросы, оставшиеся без ответов, печальными привидениями повисли в воздухе, сгустив атмосферу до состояния киселя.

– Думаешь, я не смогу тебя ударить? – осведомилась Илона.

Ноздри ее раздувались от ярости. Скосив глаза на ремень, которым она угрожающе похлопывала себя по ноге, Ник украдкой вздохнул и отвернулся, ничего не ответив.

Боже, какая скука! Сексуальные фантазии тринадцатилетней школьницы могут показаться более увлекательными. Та девчонка с пятого этажа, которая призналась тебе в любви прямо в лифте, а на следующий день дала почитать свой дневник… Вы с Ладой читали его вместе. Лада плакала и смеялась. Ты делал то же самое – втайне от нее. Девчонка оказалась настоящим монстром в мини-юбке. Ее дневные грезы и живость их описания заслуживали всяческих похвал. А тут: хочу ли я… могу ли я…

– Последний раз предупреждаю…

– Да хватит уже предупреждать! – рявкнул он так, что она попятилась. – Или делай, или не делай! Долго ты собираешься держать меня здесь, словно пса на привязи?

– Так ты этого хочешь? – захлопала глазами Илона.

– Да не я, а ты! – продолжал он тем же презрительным тоном, что вызвало у нее гневное изумление с примесью восхищения. – Ты этого хочешь. И я не понимаю, что тебя останавливает. Вот я сижу перед тобой, смиренный и покорный, как тебе того хотелось, и даже не помышляю ни о каком сопротивлении, а ты все никак не можешь собраться с силами для одного-единственного удара. Чего ты боишься, Илона? Ведь это у меня скованы руки, а не у тебя. Или ты думаешь, что если приведешь свою угрозу в исполнение, позже я проберусь в твою спальню и, одержимый жаждой мести, подвергну тебя той же самой процедуре? Это тебя пугает? Ну, признайся. Это?

– Щенок! – прошипела она, вздрагивая всем телом, что лишний раз подтвердило его догадку. – Ты не посмеешь.

– Еще как посмею! Я мужчина, находящийся в неплохой спортивной форме, а ты – всего лишь женщина, которая чаще ходит в солярий, чем в спортзал, так что справиться с тобой не составит никакого труда. Ну а там… там видно будет. Если ты согласишься отступить от своих правил и отважишься на какой-нибудь волнующий эксперимент…

Илона замахнулась для удара, но ее остановили окрик «Стой!» и свирепый взгляд, от которого по спине побежали мурашки.

– Кажется, ты хотела ударить меня по лицу?

– Я… – Она сглотнула. – Да пошел ты!

Он не сводил с нее глаз. Своих ясных, холодных, аквамариновых глаз, от взгляда которых она всегда слабела и начинала чувствовать себя деревенской дурочкой.

– Осторожнее, Илона. Я тоже умею быть грубым.

– Я тебя не боюсь, – глухо промолвила она, интонациями голоса опровергая это заявление.

– Ты боишься всего на свете. Неужели я – исключение?

– Ничего я не боюсь!

– Не боишься? – Ник запрокинул голову, нечаянно ударившись затылком о спинку кровати, и захохотал как безумный. – И это говорит человек, помешанный на бетонных заборах, железных дверях и квартирных сигнализациях. Господи, Илона, да ты же шагу не делаешь без телохранителя. Каждое твое появление на улице – это тщательно спланированная, просчитанная по минутам операция, как будто ты лидер какого-то политического движения, а улицы нашего города кишат вооруженными террористами, мечтающими расправиться с тобой. – Он заметил, как исказилось ее лицо, а рука с ремнем взметнулась вверх с явным намерением полоснуть его по губам, но даже не подумал закрыть рот: – Ты можешь говорить все, что угодно, и делать все, что угодно, потому что если кто и может меня напугать, то только не ты… Но прежде позволь мне процитировать одного человека, к мнению которого сегодня прислушиваются во всем цивилизованном мире. Если я навешу три висячих замка на решетчатые двери своего жилища, заведу огнестрельное оружие, собак и полицейского в комнате и буду при этом весело уверять, что ничего не боюсь, – то это верно и неверно одновременно. Мой страх заключен в висячих замках . [5]