Наталья Андреева - Дети белой богини

- Это он так говорит? - спросил, поморщив­шись.

- Кто он?

- Директор. Рынка.

- Ну да. А есть основания ему не верить? Нет оснований, - весело сказал Герман.

- Значит, ты его взял? Косого?

- Да видишь ли... Ушел он. -- Как так? - спросил вяло.

- Я выстрелил. Но не попал. Разнервничался. Из-за тебя. Мне в тот момент важен был ты, по­нимаешь? Если бы тебя вовремя не доставили в больницу...

- Благодетель, - криво усмехнулся Завьялов.

- Думаешь, я испугался? - Горанин распра­вил широкие плечи. - Да я этого Косого из-под земли достану!

- Надо было тогда... целиться лучше.

- В городе говорят, что Герман Георгиевич -настоящий герой, - вмешалась Маша. - Спас се­мью соседа. Они ему так благодарны! Ты себе даже не представляешь! И еще Герман Георгиевич те­перь везде ходит с оружием. На него ведь могут напасть! - Жена испуганно округлила глаза.

Маше недавно исполнилось двадцать пять лет, Горанина, которому через два года должно было стукнуть сорок, она называла по имени-отчеству: молва о его подвигах уже витала по городу, когда Маша Завьялова еще училась в школе.

- Как все это... неприятно. Да, неприятно, -выдавил он. И тут же подумал: «Я его ненавижу».

- Что, Саша, плохо? - встрепенулся Герман. -Вижу: плохо. Знаешь, я, пожалуй, пойду, не буду тебе мешать. Вам. - И посмотрел на Машу. Маша покраснела.

Заметил, что жена упорно не смотрит Гора-нину в глаза. Если бы он, Зява, был женщиной, выдержал бы он его взгляд? Вот Германа смутить невозможно, в этом его сила. Когда Герман смотрит на женщину, взгляд у него ласкающий и на­глый. В нем не просьба, а приказ. Александр зас­тонал, сжав зубы.

- Уходи, - сказал, отвернувшись к стене.

- Вижу, ты не в себе, - поднялся со стула Гер­ман. - Но ничего, пройдет.

Понял уже: не пройдет. Вот он, Герман Горанин. Здоровый, красивый. И — герой! Надо же! Ему все сходит с рук! Ведь это ложь от первою до последнего слова! Если бы в дом директора рынка ворвались, угрожая оружием, были бы слышны крики! А было тихо. Он прекрасно по­мнит, что было тихо. До того, как хрусталь мо­розного апрельского воздуха вдребезги разбил выстрел.

- Проводи меня, - велел Горанин Маше.

- Останься, — попросил Завьялов.

- Сашенька, мне надо зайти к Степану Ильи­чу, - ласково сказала Маша и вслед за Германом вышла из палаты.

Вот так. Хоть ты умри здесь. Не умер. Ни в тот день, ни после. А в середи­не лета его выписали из больницы.

Сумерки его жизни продолжались. Диагноз, с которым выписали, оказался неутешительным. Долго изучал медицинскую карту, пытаясь разоб1-рать каракули врачей. Те словно соревновались в отвратительно сти почерка. Растолковала Маша, которая работала в той же больнице медсестрой.

- Ты больше не можешь работать в милиции, Саша. Ты больше вообще не можешь работать, -сказала жена.

Приговор медиков потряс до глубины души:

- Как так?

- Тебе надо пройти медкомиссию.

- Да меня каждый день врачи осматривают! До дыр уже засмотрели! - неловко попытался по­шутить он.

- Ты не понял. Тебе надо пройти ВТЭК.

- Что сие значит? - наморщил он лоб.

- Консилиум врачей, который определяет, мо­жет ли человек работать, - осторожно сказала Маша и поспешила добавить: — Я уже обо всем договорилась. И Герман Георгиевич... - Она вдруг запнулась.

- То есть... Ты хочешь сказать, что...

Он боялся выговорить это вслух. Ему ведь и сорока еще нет!

- Не надо волноваться, Саша. И с этим люди живут.

Он подошел к зеркалу. Повязку уже сняли, на обритой голове отрастал седой ежик волос. Се­дой... Потрогал шрам и невольно поморщился. «Не болит, но отчего же так не по себе?» Вслух сказал:

- Я чувствую себя абсолютно здоровым. Жена вздохнула.

Процедура, которую пришлось пройти, была отвратительна. В коридоре сидели люди, много людей. Оказалось, что на комиссию, которая дает группу инвалидности, огромная очередь. Даже безрукие и безногие должны приезжать сюда каждый год, как будто ампутированная конечность со временем могла отрасти. Маша, знавшая членов комиссии по работе, договорилась, чтобы его при­няли без очереди, но он воспротивился:

- Почему это больные должны весь день тор­чать здесь, в коридоре, а я, здоровый, идти вне очереди? Нет уж, я хочу быть, как все, - упрямо заявил он.

- Меня-то хоть пожалей, - покачала головой Маша. - Мне же в ночь дежурить.

- А ты можешь идти. Я сам.

Жена не ушла. Сидели вместе до конца, до того момента, когда его пригласили в кабинет. О том, что стал глуховат на оба уха, он догадался уже давно. Но научился определять по губам, о чем говорят люди. А будучи человеком упорным, надеялся со временем развить эту способность до совершенства. Тренировки и напряженная рабо­та ума уже приносили плоды.