Наталья Андреева - Дети белой богини

- А прямых нет.

- Вот я и хочу, чтобы ты мне их нашел. Или со­брал столько косвенных, что хватило бы с лихвой на обвинительное заключение. Но лучше прямые.

- А если их нет?

- Надо, чтоб были, - с нажимом сказал Гер­ман.

- Слушай, Гора, я чего-то не понимаю. Мы о людях или о ком?

- Люди, люди... Они о тебе много думают? Вообще не думают. Если я его не посажу, дума­ешь, спасибо скажет? Он скажет: справедливость, мол, восторжествовала. Не Горанин благодетель, а Господь Бог. Понятно? А что Горанин по шапке получит за очередной висяк, так это его, Горанина, проблемы. А теперь прикинь: если каждый из подследственных оставит мои проблемы при мне, что будет? Долго я продержусь в прокуратуре? А?

- Не понимаю.

- Ладно, черт с ними со всеми. Ночь на дворе. В понедельник договорим. У меня в кабинете.

- Значит, ты хочешь надавить.

- Да ничего я не хочу, упрямая твоя башка! Я добра тебе хочу, понимаешь? У меня не так мно­го друзей, чтобы ими разбрасываться. Мне с то­бой работать легко, ты, Зява, голова. У тебя ума больше, чем у всех нас вместе взятых. И чутье твое... Да верю я! Верю! Только меня сроки под­жимают, пойми. Второй месяц заканчивается. Срок предварительного следствия на исходе. Тебе про­спаться надо, а в понедельник утром мы на трез­вую голову все обсудим. Пойдем, я тебя провожу. Там канава. Сосед слева все чего-то роет. Туннель в Америку, не иначе, мать его! К Бушу хочет в го­сти ездить. На уик-энд. А что? Денег - куры не клюют! Зато мы все ходим, спотыкаемся. Но по­пробуй скажи, он - директор городского рынка!

- А ты следователь прокуратуры!

- Имеешь в виду, что я могу его посадить? И по этой причине он меня хоть капельку, да боит­ся? - И Горанин расхохотался.

Капитан Завьялов знал, что противостояние закончится так же, как всегда: он уступит. И тай­ные мысли оставит при себе. Дело отправится в суд, парень - за решетку на длительный срок. Да­вить друг Герман умел. Еще со школы к нему при­липло это прозвище: Гора. Во-первых, Герман был выше ростом и сильнее всех. Во-вторых, всего в нем было чересчур. И силы, и бахвальства, и уве­ренности в себе. Противостоять Горе было невоз­можно.

Самого Завьялова в детстве звали Зявой. Он был почти на голову ниже друга, худой интелли­гентный мальчик с некрасивым умным лицом. Хорошо учился, вечерами много читал вместо того, чтобы бегать на свидания с девочками, а по выходным водить их на дискотеки. Теперь багаж его знаний и опыта был настолько велик, что при­давливал к земле. И без того невысокий Зява по­стоянно сутулился, в то время как огромный Гер­ман ходил прямо, расправив широкие плечи. Им бы с Гораниным теперь поменяться местами, того бы на оперативную работу, а капитана - в проку­ратуру, да не сложилось. Зяву считали человеком неудобным. Есть такое понятие: молчаливое со­противление. Зява никогда не поднимал голоса, был, что называется, вещь в себе, и это отпугива­ло людей. Зяву обходили и симпатией, и должно­стями. Хотя умнее его человека на оперативно-розыскной работе не было. Капитан Завьялов мол­ча тянул свою лямку, а раз в неделю, под выход­ные, слушал циничные откровения Германа за бутылкой водки. Зачем ходил к нему? Сам не мог понять. Но продолжал ходить. Странная дружба продолжалась. Зява словно испытывал собствен­ное терпение.

...Они вышли на крыльцо, Герман достал си­гареты, предложил другу. Вообще-то Горанин не курил, но в пятницу вечером позволял себе эта­кую шалость. После выпитой водки и выплес­нутой из души грязи одна-две затяжки приводи­ли его в состояние, сходное с натянутой гитар­ной струной. Смог бы зазвенеть, запеть, если по­просят. Был месяц апрель, снег растаял, но сол­нце еще не прогрело землю, по ночам бывали сильные заморозки. До минус десяти. Проморо­женный воздух звенел, словно горный хрусталь. Казалось, любой громкий звук способен разбить его вдребезги. Горанин, немного хмельной, на­кинув на плечи кожаную куртку, стоял на крыль­це без шапки и не спеша с наслаждением затя­гивался сигаретой. Темная прядь волос картин­но падала на высокий лоб, карие глаза влажно блестели. Холода он не чувствовал. Завьялов невольно поежился: бывают же на свете такие красивые люди! И тоже потянулся за сигаретой. Он курил много, особенно когда нервничал. У Александра Завьялова было потрясающее чутье на неприятности. Вот и сегодня лихорадило. Он ждал, что вот-вот раздастся оглушительный звон, и хрупкая хрустальная тишина в один миг превратится в осколки. Но было тихо. «Почуди­лось», - подумал он. В отличие от Горанина, холод почувствовал моментально и начал трез­веть.