Татьяна Устинова - Всегда говори «всегда»

– Если ты все на себя возьмешь, мы выкрутимся, маленькая. Я-то надолго сяду, а ты – нет. Ты же мать, и работник отличный, и трудовая у тебя в порядке, и характеристика с места работы! И потом, ты же не капиталист проклятый, вроде меня, а женщина слабая…

– Я слабая, – кивнула Ольга. Ей сделалось тоскливо и очень страшно. Она готова была все взять на себя, понимала, что так – лучше, но как же страшно-то, господи! Была бы она сильной – не боялась бы…

– Если я сяду, ты ж пропадешь без меня, маленькая, – Стас все говорил, говорил. – Детям есть-пить надо? Надо. Родителям на лекарства надо? Надо. И дело заново начинать придется, хоть с Колькой Васиным, хоть без Кольки. Ты же не начнешь.

Она прижалась к нему, зажмурилась, вдруг остро осознала, что скоро останется одна, что, может быть, долго еще не будет сидеть вот так вот, прижавшись к теплому Стасову боку, и не почувствует больше ни тепла, ни защиты…

– Мне страшно, Стася. Вдруг меня надолго посадят?

Он погладил ее по голове, прижал крепче:

– Не бойся, маленькая. Мы или вдвоем выплывем, или вдвоем потонем. По-другому никак не получается.

Да она и сама знает: не получается по-другому. Но все равно страшно.

– Это трудно очень, я ж все понимаю. – Стас замолчал, посмотрел на нее внимательно, сузив глаза: – Может, ты так?.. В горячке? Для красного словца – все, мол, для тебя сделаю, а теперь того… не хочешь… так ты только скажи, я все пойму, я сам на нары пойду, хоть на пять лет, хоть на десять, чтоб у тебя с детьми все в порядке было!

Нет! Этого она не допустит. Все, что угодно, – лишь бы защитить, лишь бы не дать в обиду – Стаса, детей…

– Нет. Я не в горячке… Мне страшно, Стас! Очень. А Григорий Матвеевич как?.. А знакомые наши?.. Они все будут знать, что я… в тюрьме? Что меня… посадили?

Сказала и тут же о своих словах пожалела. Нельзя, чтобы Стас чувствовал себя виноватым. А то он, дурачок, решит играть в благородство, мол, я тебя в это втравил, мне и отвечать. Начнет каяться: зачем, мол, собственное дело затеял, работал бы на заводе – и не было бы сейчас никаких проблем.

Но ведь Стас так любит эти свои машины, что жить без них не может, так гордится своей мастерской… Без нее, мастерской этой, он был бы совсем другим, и жизнь у них была бы другой. Нет, все правильно. Без мужа Ольга пропадет, и Мишка, и Машка… Если Стаса посадят – жизнь рухнет. А Ольга… Ничего с ней не сделается. Много не дадут, а там – амнистия, Стас сам сказал.

Потом они лежали, обнявшись, и Стас укачивал Ольгу, как маленькую, и шептал в ухо:

– Вот кончится все, и… отдыхать поедем. На море. Куда ты там хотела, в Турцию или Грецию…

– В Грецию. Там красиво. Я целый фильм видела.

– Значит, в Грецию. Возьмем ребят и поедем.

– Там хорошо, в Греции. Тепло. Море.

– Олифа растет.

– Оливки, дурачок! Оливковые рощи.

– Ну, хрен с ними, пусть оливки. Нам бы только сейчас… устоять.

Ольга не сомневалась: они устоят. У них есть любовь, есть общая мечта о Греции, есть ради чего жить, за что бороться. Все они правильно решили. Всего-то и надо – немного потерпеть. Время пролетит незаметно, и они снова будут вместе, и поедут к морю и будут гулять по оливковым рощам…

– Мы устоим… Все будет хорошо, Стас. Я знаю. Чувствую. Женщины – они ведь все чувствуют.

Стас прикрыл глаза, улыбнулся:

– Художница ты моя…

Да за эти слова, за улыбку эту – не только в тюрьму, она на эшафот пойдет.

…Следствие длилось два месяца. Судебное заседание заняло двадцать пять минут, из которых десять ушло на чтение заранее написанного и отпечатанного приговора. Судья – толстая тетка в перманенте – была простужена, куталась в пуховый козий платок и несколько раз прерывала чтение, чтобы прокашляться.

Общественный защитник под столом решал кроссворд, прокурор тоскливо косился на часы и думал, что, если бы в этом деле не была как-то замазана областная администрация, Громова вполне могла бы получить срок условно.

Пока судья зачитывала приговор – два года с отбыванием в колонии общего режима, – Громова сидела тихо, сгорбившись и уставившись в пол. Судья опасалась, как бы осужденная не выкинула какого коленца напоследок – такие вот, тихие, бывают с сюрпризами, сидит-сидит, а потом устроит истерику, вцепится в решетку и давай орать… А то в обморок свалится. Однажды даже «Скорую» пришлось вызывать.

Но Громова истерик не устраивала, спокойно дала себя увести.

Где-то снаружи лаяли собаки. Бетонные стены, потрескавшаяся плитка на полу. И шеренга раздетых догола женщин – молодые, старые… Несколько десятков. Только эсэсовцев в высоких фуражках не хватает и трубы крематория за окошком. Впрочем, труба имелась – в зоне была своя котельная.