Филлис Уитни: Атмор Холл [Женщина в зеленом]

Пока мы ждали церемонии открытия ворот, я с фотоаппаратом через плечо вертела головой во все стороны и рассматривала герб на воротах в виде затейливо выкованного железного волкодава. Это был герб Атмора, и при виде его меня пронзила боль. С незапамятных дней, задолго до того, как был построен этот дом, герб с изображением ирландского волкодава принадлежал Атморам, и его изображение можно было встретить то тут, то там — в доме и на лужайках перед ним, даже на бумаге для заметок. В Атморе сохранилась традиция — держать живых волкодавов, хотя необходимости защищаться от нежелательных посетителей, как это было в давние времена, уже не было.

Первый же щенок, родившийся вскоре после того, как Джастин привез меня домой после медового месяца, стал моей собственной собакой, несмотря на то, что формально он не был мне подарен. Мы назвали собаку Дейдри в честь ее ирландских предков. Но Джастин, со свойственными ему всплесками юмора, которые иногда удивляли меня в нем, всегда звал ее Дейдри Макинтош, частенько сокращая ее имя до Мак. За многие годы, как он говорил, в ее родословной происходили скрещивания пород, и среди ее предков были шотландские борзые, так что надо делать реверансы в обе стороны.

Дейдри была моя. Единственное, что было по-настоящему и полностью мое, это она. Даже теперь, когда я вспоминала о ней, меня охватывала печаль. Мысль о Джастине оставляла сухими мои глаза, но по Дейдри я плакала. Где она теперь, хотела бы я знать. Узнала бы она меня, если бы мы встретились? Возможно, нет, так как у годовалой собаки, наверное, короткая память.

— Ты чувствуешь все слишком чрезмерно, и в то же время не доверяешь своим чувствам, — часто говорила мне Мэгги. — Одно дело радоваться, но совсем другое — страдать.

В течение последних двух лет я пыталась не страдать в прежнем смысле слова, то есть не испытывать жалости к самой себе. Но я не испытывала также и радости.

Засов подняли и открыли ворота. Наша группа ручейком потекла в них. Я позволила потоку нести меня с собой. Мы шли пешком, пересекли подъездную аллею и направились по тропинке, которая шла по ступенькам, прорубленным в зеленых террасах лужайки. Эту невероятно зеленую бархатную лужайку я помнила так хорошо! Утром шел дождик, но теперь только легкие пушинки белых облачков плыли по бледно-голубому небу. При солнце Атмор производил самое сильное впечатление. Я заставила себя взглянуть на дом, когда мы подходили к нему. Я даже пыталась восстановить те чувства, что я испытала, увидев его, когда мне было девятнадцать лет, и я глядела на него через открытые ворота, появившись непрошенной и без доклада. Моя бабушка, когда была ребенком, жила в соседней деревне, до того как выросла и вышла замуж за американца. Она рассказывала мне прекрасные легенды об этом доме и о тех, кто жил в нем. Итак, я приблизилась к нему, готовая к чуду, и теперь желала бы снова испытать прежние чувства. Но все эмоции молодости, казалось, навсегда погасли во мне.

Освещенные солнцем камни появились перед нами, расположенные такой знакомой буквой Н, и я остановилась, как и все туристы, чтобы сфотографировать дом. Как ни странно, но у меня не было ни одной его фотографии. На этот раз я хотела иметь какое-нибудь графическое изображение дома, чтобы потом, когда я буду далеко от него, вспоминать некоторые детали в его облике. Однако, даже когда я нажала кнопку фотоаппарата, я иронически улыбнулась своим действиям. Это был один из моих противоречивых поступков. Я хотела забыть Атмор — и вот я приехала сюда с фотоаппаратом, чтобы увезти с собой воспоминания о нем, когда покину его в последний раз.

Я изгнала все противоречивые мысли из своей головы и полностью перенесла внимание на дом. Все камни для него были добыты из заброшенного ныне карьера на земле Атморов. В трехэтажных корпусах по обеим сторонам располагались основные комнаты, в то время как в перекладине буквы Н находился вход и все огромные залы и галереи, которые пугали, а иногда подавляли меня. Атмор не был одним из огромных «высокомерных» английских домов. Действительно, он производил впечатление уютной компактности и опрятности, которые я предпочитала тем впечатлениям, которые производили на меня сооружения, подобные замкам, где ваши шаги повсюду отдаются гулким эхом. И все же это был самый большой из домов, где ступала моя нога, и в камнях, которые простояли почти двести лет, было какое-то притягательное высокомерие. Самый первый Атмор Холл был построен во времена Елизаветы неким Джоном Эдмондом Атмором, и он сгорал дотла дважды, так что настоящий Атмор считался нестарым, так как был построен в первом десятилетии девятнадцатого века. И все же, почти двести лет существования могут придать всему ощущение некой самоуверенности.