Татьяна Корсакова: Время черной луны

– Иногда дергают, – Франкенштейн многозначительно пошевелил белесыми бровями, – но я уже привык. А тишина… – Он достал из кармана компакт-диск, вставил его в допотопный, обмотанный изолентой проигрыватель, щелкнул клавишей. – Тишина в таком месте – это скорее плохо, чем хорошо. От тишины крышу сносит очень быстро, начинает всякая ерунда мерещиться.

– Какая ерунда? – Зубарев плеснул себе еще водки, прислушался.

– Всякая, – отмахнулся санитар и потянулся за бутылкой. – Тут у меня специально на тот случай музыка припасена.

Словно в подтверждение его слов проигрыватель прокашлялся и разразился барабанным боем. Зубарев вздрогнул, расплескал водку, испуганно втянул голову в плечи.

– Торкает? – довольный произведенным эффектом, Франкенштейн расплылся в улыбке и прибавил звук. – Это особенная музыка. Кто говорит, этническая, кто – трансовая. Но бодрит, зараза, бодрит…

Музыка и в самом деле бодрила – тут Монгол был вынужден с санитаром согласиться. Дробный перестук барабанов, шуршание трещотки, позвякивание шаманского бубна и глубокий женский голос, поющий-бормочущий что-то непонятное, но завораживающее. Однажды на одной из узкоспециализированных рокерских сходок он уже слышал подобное и даже знал, кто исполнитель.

Группа называлась одновременно незатейливо и веско – «Тотем» – и состояла из трех молоденьких девчонок. Девчонки эти все в тех же узкоспециализированных кругах считались самородками и подавали большие надежды. Особенно одна. Монгол забыл ее имя, запомнив только, что девочка выглядела довольно заурядно, на матерую рокершу совсем не походила. Ни тебе килограммов металлолома, ни привычной для андеграунда расхристанности и стремления к ненавистному всякому нормальному мужику унисексу. Свитерочек в обтяжку, узкие брючки, до блеска начищенные ботиночки, короткие волосы, чисто вымытые, аккуратно уложенные. На личике минимум косметики. Во всяком случае, оттуда, где он сидел – а место ему досталось почти у самой сцены, – не было видно ничего экстраординарного. Одним словом – девочка-студентка, непонятно каким чудом забредшая на закрытую рокерскую тусовку.

Так казалось до тех пор, пока барышня не уселась за барабанную установку. Сначала ничего особенного на сцене не происходило, Монгол даже немного заскучал, а потом как-то незаметно обычная композиция превратилась в таинство – по-другому и не назовешь, – а девочка-студентка в неистовую вакханку. Нет, пожалуй, вакханка – это из другой оперы. В данном случае опера была с явными африканскими мотивами и попахивала не вакханалией, а старыми как мир и такими же загадочными шаманскими ритуалами.

Влад Ворон, друг и музыкант со стажем, который и притащил Монгола на концерт юных дарований, тогда едва не прослезился от умиления, а в конце выступления, позабыв о своем звездном статусе, бросился к барышням выказывать свое восхищение. Причем львиная доля восхищения досталась именно барабанщице. Монгол видел, как девочка заливается краской, испуганно одергивает свой и без того до безобразия целомудренный свитерок и смущенно опускает очи долу. Уже потом Ворон рассказал, что пытался уговорить шаманку-барабанщицу на совместный проект, а она, дуреха, отказывалась, лепетала что-то о своей тотальной занятости. У нее, понимаешь ли, работа, диссертация, а музыка – всего лишь хобби, маленькая блажь. Не видит она себя в качестве барабанщицы, пусть даже временной, такого рок-монстра, как вороновский «Фаренгейт». Ворон тогда очень сильно разозлился и поклялся, что юное дарование заполучит в свою команду любой ценой: не мытьем, так катаньем.

Происходило это не так давно, всего пару недель назад, потому в памяти Монгола было еще достаточно свежо, и музыка, вырывающаяся из обмотанного изолентой проигрывателя, казалась хоть и авангардной, но едва ли не по-домашнему уютной. Странно лишь одно – каким образом диск с записью попал в лапы Франкенштейна. С виду парень не производил впечатления музыкального гурмана, а тут такие неожиданные пристрастия.

– Приятель один дал послушать, сказал, что вещица улетная, – Франкенштейн сам ответил на незаданный вопрос. – Жутковатая, правда, малость. – Он взъерошил и без того торчком стоящие волосы.

– В таком дивном месте, – Монгол плеснул себе водки, – и «Лунная соната» покажется жутковатой. Менял бы ты работу, Валик.

– А зачем? Где я еще так устроюсь, чтобы и платили нормально, и по мозгам не ездили? Надо мной начальников, почитай, и нету. То есть они, конечно, есть, но мужики понятливые, мировые. Сами в этой кухне варятся, знают, почем фунт лиха.