Юлия Шилова - Незабываемая, или Я буду лучше, чем она

— Не переживай. Это просто зона высокой турбулентности, — неуверенно произнёс Матвей и, нервно достав носовой платок, вытер пот со лба.

По салону ходила заметно покачивающаяся от тряски стюардесса, проверяла у всех ремни, не разрешала вставать и откидываться в кресле. Меня залихорадило. Не передать словами, как захотелось покинуть этот железный летающий гроб. Я еле сдерживалась, чтобы не крикнуть стюардессе, чтобы меня немедленно выпустили из самолета. Жуткие и неприятные ощущения. Очень сложно в такие моменты держать себя в руках. Хотелось выпрыгнуть, и дело с концом. А если самолёт попадал в зону турбулентности, мне сразу начинало казаться, что мы уже падаем. Ещё немного, и фрагменты наших тел будут искать на деревьях.

Матвей знал о моей нелюбви к самолетам и перед полётом любил меня настраивать на нужный психологический лад, рассказывая, что автомобильный транспорт гораздо опаснее воздушного. Я делала вид, будто внимательно слушаю, а сама недоумевала: как он не ощущает потенциальной опасности полёта? Матвей напоминал мне, что каждый день на самолётах летают миллионы пассажиров и с ними ничего не происходит. Глупо отказывать себе в удовольствии комфортного путешествия из-за страха. Не стоит себя ограничивать. Нужно найти силы побороть эту дрянь и получать удовольствие от прекрасного полёта. Просто наслаждаться облаками и небом.

Иногда Матвей посмеивался над моей аэрофобией и говорил, что от случайных событий невозможно подстраховаться, потому что они подстерегают нас повсюду. На улице может сбить машина. С крыши может упасть сосулька или даже кирпич. В море мы можем потерпеть кораблекрушение, утонуть в волнах у самого берега. Крах в небе — это тоже случайность.

Матвей не уставал повторять, что самолёт — самый безопасный вид транспорта, а вот автомобиль — самый опасный. И здесь я не могла с ним согласиться. В конце концов, в автомобиле я сама за рулём, а значит, мне приходится рассчитывать на себя, а не на кого-то другого. Возможно, всё же это свойство моего характера и нервной системы.

И всё-таки жаль, что таблетки от страха не существует. Иногда я впадаю в ступор и с ужасом смотрю на прогуливающихся по салону людей. Мне хочется крикнуть им, чтобы они не вставали со своих мест, потому что мне начинает казаться, что самолёт упадёт. Я с ужасом смотрю на стюардесс и не могу понять, зачем полёты стали частью их жизни и почему они не боятся летать.

Перед каждым полётом я занималась самоубеждением, изучала статистику авиакатастроф и даже конструкцию самолёта. Больше всего я боялась смотреть в иллюминатор. Матвей, как мог, меня успокаивал и говорил, что так нервничать крайне опасно для здоровья. Мне было стыдно за свой страх, но я не могла ничего с собой поделать. Начинало бешено колотиться сердце, и почему-то казалось: ещё немного, и мне не хватит воздуха.

Перед каждым полётом мне снились кошмары, после которых я просыпалась в холодном поту. Да уж, подобная фобия реально мешает жить. Матвей же чувствует себя в самолёте как дома на диване.

Чуть позже самолёт резко накренился, проснувшиеся пассажиры закричали, сбоку послышалась молитва; стюардесса, пытающаяся объяснить пассажирам, что необходимо положить голову на колени и накрыть её руками, сама с грохотом упала на пол и больно ударилась. Я обливалась холодным потом, щека у Матвея дёргалась, а глаза налились кровью.

— Матвей, это всё?! — отчаянно крикнула я и вжалась в кресло.

Страх совершенно перестал мне подчиняться, началась паника. Мои чувства были слишком обострены предстоящим уходом из жизни. Уж я-то хорошо понимала, что выжить в машине, падающей с высоты десять тысяч метров, практически невозможно.

Я прокусила губу до крови и невольно подумала, что жизнь продолжит идти своим чередом, только меня уже не будет. Священник прочитает отходную, а пришедшие проводить меня в последний путь будут вспоминать обо мне самое хорошее, а быть может, и самое плохое. На моей могиле будут лежать мои любимые алые розы. Так как меня похоронят в закрытом гробу, провожающие будут класть на мой гроб цветы, с грустью смотреть на мою фотографию и говорить почти шёпотом: «Она так боялась летать…»

А затем мой гроб опустят в землю, и люди начнут расходиться. Но те, кто дороже мне больше всего на свете, останутся до последнего, не веря в происходящее. Почувствовав, что моя душа отделилась от тела, я поднимусь над родными и попытаюсь им крикнуть, чтобы они не плакали. Зачем плакать, ведь я не чувствую боли. Но я не могу кричать. У меня больше нет голоса, и я лечу опять в высоту…