Светлана Бестужева-Лада - Превратности любви

Чем ближе подходил решающий день, тем тяжелее Егору было приходить на работу. И дело было не в том, что теперь на дорогу приходилось тратить почти два часа с тремя пересадками, вместо прежних получаса пешком. И не в том, что ему вдруг разонравилось то, чем он занимался — этого просто не могло быть, свою профессию он искренне любил и жизни себе без нее не мыслил. Нет, совсем не в этом.

А в чем было дело — Егор и сам еще не мог понять, только чувствовал, как неуклонно портится настроение и все в буквальном смысле валится из рук.

Вот и в это яркое апрельское, первое по-настоящему весеннее утро Егор подходил к дверям фирмы мрачнее тучи. Сегодня нужно было доработать последние детали важного проекта, затягивать, откладывать ни в коем случае нельзя, а у него мысли о чем угодно, только не о работе. Плохо…

К тому же он не выспался — уже давно стал плохо спать, несколько раз за ночь просыпался, выходил на кухню курить, крадучись, чтобы не потревожить спящую Иду, возвращался в постель и долго лежал с открытыми глазами.

Иногда это продолжалось до звонка будильника; в результате Егор вставал с тяжелой головой и покрасневшими глазами, мечтая только о том, чтобы день скорее закончился и можно было лечь и заснуть. Желательно без перерывов и без тревожных снов.

А ведь он никогда раньше не жаловался ни на плохой сон, ни на здоровье вообще. Засыпал моментально, едва только клал голову на подушку, никаких снов не видел или не запоминал их, просыпался бодрый и свежий, успевал до завтрака и собаку выгулять, и завтрак приготовить, и утренние новости по телевизору послушать.

Собаки теперь не было, завтрак готовить только для себя было неинтересно, Ида по утрам ничего не ела, только пила черный кофе, а события в стране и мире ее не интересовали.

Да и телевизора на кухне не было, он стоял в комнате, а туда лишний раз заходить было неловко: Ида любила поспать подольше и не терпела, когда ее будили, как она выражалась, «ни свет ни заря».

Немудрено: раньше двух часов ночи она никогда не ложилась, а до этого времени желала непрерывно общаться: обсуждать какие-то «жизненно важные» вопросы, рассказывать последние сплетни, вычитанные ею из бесчисленных глянцевых журналов, которые Вадим на дух не переносил, делиться соображениями о своей новой статье…

Возможно, она была замечательной журналисткой, хотя и работала всего лишь в какой-то муниципальной газете, но тонкостей ее профессии Егор никак не мог постичь и поэтому чаще всего отвечал невпопад, вызывая тем самым бурю упреков.

В результате — затяжные ссоры, бурные примирения и… практически бессонные ночи. Ида могла приходить в свою газету, когда ей вздумается, или вообще не приходить, сидеть и писать дома. Егору же приходилось вставать в шесть утра и ехать через весь город…

Если бы год тому назад кто-нибудь сказал ему, что его жизнь превратится в цепь непрерывных проблем и мучений, он бы искренне расхохотался: неразрешимых проблем ему прежде не встречалось, а мучиться чем бы то ни было в свои тридцать с небольшим лет еще не приходилось.

Если, конечно, не считать чисто физических мучений после удаления аппендицита или перелома ноги — был такой неприятный эпизод, слишком увлеченно играл с приятелями в волейбол, слишком самоуверенно решил взять мяч из абсолютно немыслимой позиции. Но страдания душевные… нет, к ним Егор был совершенно не готов, а точнее просто не представлял себе, что это такое.

Теперь представлял. Еще как представлял!

И бывали минуты, когда он жалел, что никто еще не изобрел машину времени. Вернуться бы назад лет на восемь, снова жить, ощущая себя хозяином жизни, а не каким-то во всем виноватым и ничего не умеющим существом, порадоваться первой настоящей зарплате, встретить Машу…

Машу он знал со школы. После выпускных экзаменов их дороги разошлись и вновь пересеклись только на последнем курсе института. Маша готовилась стать фармацевтом, а Егор заканчивал Экономико-лингвистический институт по специальности дизайнер. И, в отличие от многих своих однокурсников, очень хорошо знал, чем займется после института — ювелирным дизайном.

Ничего странного в этом не было: Егор вырос в семье потомственных ювелиров. Бабушка еще до войны работала на конвейере Московского ювелирного завода, дедушка — в заводской гарантийной мастерской, отец на том же заводе стал мастером высшей категории, мать трудилась там же контролером.