Сандра БРАУН - ШАРАДА

Прокурор делал основной упор на показания первых полицейских, прибывших на место преступления. Он не скупился на кровавые детали. Когда присяжным предъявили глянцевые фотографии, те содрогнулись от ужаса и отвращения.

Адвокат организовал целую фалангу друзей и коллег Рейеса по работе, включая даже священника, и все они свидетельствовали о его незлобивом характере. Только измена любимой жены могла толкнуть его на такой акт насилия.

Суд выслушал показания санитаров, вызванных на место преступления самим Рейесом. Те заявили, что, когда они прибыли, у жертвы прощупывался пульс. Врач пункта «скорой помощи» установил, что деятельность мозга прекратилась, и поддерживал жизнь сердца и легких с помощью специальной аппаратуры, пока не было получено разрешение на использование органов и тканей для донорских целей. Хирург, проводивший соответствующую процедуру, свидетельствовал, что в момент изъятия сердце еще билось.

Эти показания вызвали в зале настоящий фурор. Судья стучал по столу молотком. Помощник прокурора округа старался согнать с лица озабоченность, но ему это плохо удавалось. По мнению Алекса, прокурору надо было предъявить обвинение не в преднамеренном, а в неумышленном убийстве. Преднамеренное убийство подразумевает умысел, который в данном случае нельзя было доказать. Но самым плохим в деле Рейеса было то, что человек, переживший его нападение, не мог давать показания.

Несмотря на эти неудачи, окружной прокурор произнес блестящую речь, в которой суммировал все показания и настоятельно просил присяжных признать подсудимого виновным. Умерла жертва в момент удара или не умерла, Поль Рейсе нес ответственность за смерть человека и потому должен был быть осужден.

Адвокату ничего не оставалось, как снова и снова напоминать членам суда присяжных, что, когда жертва действительно умерла, Поль Рейсе находился уже в тюрьме.

Дело было передано на рассмотрение присяжных после трех дней заслушивания свидетельских показаний. Четыре часа и восемнадцать минут спустя было объявлено, что присяжные пришли к соглашению относительно приговора, и Алекс одним из первых вернулся в зал заседаний.

Он пытался угадать настроение присяжных по мере того, как они занимали свои места, но по их непроницаемым лицам ему ничего не удалось прочитать.

Когда обвиняемому велели встать, в зале воцарилась тишина.

Невиновен.

Колени Рейеса подогнулись, но торжествующий адвокат поддержал его, чтобы он не упал. Родственники и друзья ринулись обнимать его. Судья поблагодарил присяжных и отпустил их.

Репортеры жаждали получить интервью, но адвокат Рейеса не обращал на них внимания и подталкивал своего подзащитного по центральному проходу в направлении выхода. Когда Рейес поравнялся с тем рядом, где сидел Алекс, он, должно быть, почувствовал на себе его пристальный взгляд.

Рейес внезапно остановился, повернул голову, и на какое-то мгновение их взгляды встретились.

Май 1991 г.

Есть. Спать. Дышать. Эти жизнеобеспечивающие действия теперь стали чисто механическими. Зачем утруждать себя? Жизнь больше не имела смысла.

Утешения не было – ни в религии, ни в медитации, ни в работе, ни в изматывающих физических упражнениях, ни в приступах ярости. Все было испробовано, чтобы притупить щемящую боль потери. И все равно она не утихала.

Спокойствие было недостижимо. Каждый вздох был отягощен печалью. Мир уменьшился до крошечного круга, где царило предельное страдание. Очень немногие побуждения проникали сквозь оболочку скорби. Человеку, настолько глубоко погрязшему в пучине горя, мир казался одноцветным, полностью лишенным звука и запаха. Скорбь была настолько сильна, что парализовывала.

Эта безвременная смерть была несправедливой и приводила в бешенство.

Почему это случилось именно с ними? Никогда еще двое людей не любили друг друга так сильно. Их любовь, нежная и чистая, должна была бы длиться годами, а потом продолжаться после смерти. Разговаривая об этом, они клялись друг другу в вечной любви.

Теперь их любовь больше не могла быть бессмертной, потому что сосуд, в котором она жила, был изъят и передан кому-то другому.

Этот посмертный вандализм внушал отвращение. Сначала отнять жизнь, а затем лишить самого смысла существования, той обители, где хранился этот милый дух.

И теперь это бесконечно любимое сердце продолжало стучать в груди какого-то незнакомого человека.