Макс Монэй: Тело Кристины

Судя по ощущениям, сейчас часа четыре, максимум четверть пятого. С тех пор как практически все светлое время суток мне приходится проводить в постели, я стараюсь спать как можно меньше. Я стерегу. Я стерегу, когда по-особенному пискнет кухонная дверь, стерегу легкий скрип половиц в коридоре и изредка прерывистое дыхание у меня под дверью. Я стерегу звук сливаемого бочка в сортире. Я жду, когда она наконец захрапит. Жду ее шепота — она бормочет во сне. Снится что-то. Я жду ее проклятий, когда она опять ударится обо что-нибудь в темноте. Она ходит по ночам в туалет и на кухню. Я жду ее раскаяния. Я жду, что она вернет нас обоих на три года обратно, я жду, что она одним словом все вернет, все спасет так же, как когда-то она разрушила все одним словом. Но я слишком многого хочу. Я хочу, чтобы труп встал и пошел, хочу, чтобы собака заговорила, хочу, чтобы да святилось имя мое и да была воля моя, «яко на небеси и на земли».

Последний раз мы пересекались в прошлом году числа 15 октября. К тому времени мы не виделись друг с другом уже целый год, даже больше. Она постриглась и поправилась килограммов на десять. Но ее белая кожа осталась такой же нежной. Откуда я знаю? Да достаточно взглянуть на ее кожу, чтобы почувствовать, как она приятна на ощупь. Один вид этой кожи вызывает в кончиках пальцев пощипывание непреодолимой сладости. Так же, как один вид приоткрывшихся половых губ вызывает у здорового мужика прилив тропического тепла к основанию члена.

В тот день я висел на ручке кухонного шкафа, зажав в зубах пакетик бульонных кубиков. Жалкое зрелище. Бульонные кубики — жалкая добыча. Но за отсутствием другой дичи сойдет. Ручка шкафа начала поддаваться как раз в тот момент, когда она открыла дверь в кухню. Она не успела войти, мы встретились взглядом, и… ручка наконец поддалась. Бордель! Я вешу меньше, чем этот дурацкий шкаф, но я перевесил! В самый неподходящий момент. Естественно, я сорвался с ручки и упал. Прямо мордой об ледяной кафельный пол. Со вкусом «курицы, запеченной в горшочке» в зубах.

Посреди небезызвестной вам кухни распластался небезызвестный вам тип, разбросав руки по обе стороны своего истощенного тела, как морская звезда, издохшая на песке, сжимая никелированную рукоятку в одной из них, не помню точно — в какой. А теперь, ребятки, куклу можно подергать за веревочки, которые ведут к кукловоду. Эй, ты где там, папа Карло? Твой Пиноккио, похоже, обломал себе маленько носик. Что-то твое полено жизнью не пахнет, лежит бревно бревном. Мое сердце остановилось, я вам точно говорю, и ресницы хлопать перестали. А что она? Она в это время застыла в дверях так же деревянно с поднятой ногой. А челюсть отвисла, она просто, как говорится, в ногах потерялась. Ну и картина! Осталось только перенести всех нас — меня, ее и вас в том числе — на озеро, розовое от фламинго, и переписать всю нашу историю, переписать всю мою жизнь. Тогда бы я рассказал вам об этой жирной розовой курице, которая вылупилась на меня, застыв, как цапля, на одной лапке, раскрыв свой вопросительный клюв. Я бы просветил вас на тему Африки и ее пернатой фауны. Я бы воспел неуклюжих розовых птиц, которые в вышине превращаются в розовые точки пуантилистов, я бы поведал вам, как они ловят рыбу, как воспитывают своих малышей, как они умеют быть счастливыми в своем тропическом болоте, счастливыми без ничего, как они умеют любить жизнь, как они умеют любить. В отличие от них эта неуклюжая птица, которая зависла в полушаге надо мной, как всегда недовольна своим положением. Она даже умудряется выражать это в вербальной форме. Очередной поток грязи.

Проблема в том, что, когда вы в нужный момент пытаетесь уйти от реальности, всегда находится желающий, он же лающий, спустить вас с небес.

Сам черт ногу сломит в том, что она сыпет мне на голову. Я не подозревал, что у нее такой богатый лексикон оскорблений. Приятно слушать человека с такой богатой фантазией. Дорогая, ты просто неотразима.

— Мерзкая тварь, подонок, сволочь, ползунок, соскоб дерьма.

Я люблю тебя так же сильно, бесценная моя.

Я часто думаю о своей мамочке. О папочке. О своих двоюродных. О коллегах по работе. Я не видел их уже три года. Интересно, как там мой банкир, моя флористка, моя любимая консьержка. Я вспоминаю нашего почтальона. Я так и вижу того засаленного типа, который постоянно ошивается в нашем сквере на скамейке с литрушкой под боком. Я вспоминаю Реми за стойкой его бара. И его большой палец, который в один прекрасный день угодил в дробилку. Помню, в какой он был ярости, что больше не может показать «во» большим пальцем. «О'кей, все отлично». Он поднимает вместо этого указательный палец. Но в наше время этим даже детей не напугаешь. Будто малому ребенку грозит. Я часто думаю о нашей кондитерше и о весьма сомнительной чистоте ее жирных лап. Я помню, как мне всегда хотелось сказать ей: «Покажите сначала руки!» — когда она бралась за мой круассан. Теперь я часто вспоминаю всех тех, кого я даже не включал в свою жизнь, а они-то и были моей жизнью. Я бы сейчас руку дал на отсечение, чтобы увидеть, как Реми делает мне указательным пальцем: «Честь имею, старина!» Я часто думаю о своей мамочке. Вопрос, думает ли она обо мне.