Джеки Коллинз - Я так хочу!

Хотите верьте, хотите — нет, но я могу трахнуть любую бабу, когда захочу.

Без проблем. По-моему, все они только этого и ждут. Стоит мне только произнести заветные слова, и они готовы сделать для меня все. Замужние и одинокие, молоденькие и перезрелые, вдовы и отчаявшиеся, развращенные и скромницы — никакой разницы между ними нет. Стоит мне только показать на женщину пальцем — и она моя.

Никакого секрета в этом нет, просто я знаю, что следует сказать каждой из них. Я отыскал универсальный ключ, который открывает передо мной любую дверцу, как бы надежно она ни была заперта.

Моя мать была роскошной натуральной блондинкой, на которую оборачивались все мужчины, кроме разве слепых и импотентов.

Когда мне было семь, она погибла — ее зверски избили, задушили проволокой, а потом выкинули на ходу из мчащегося автомобиля.

Полиция подозревала в убийстве моего старика — его даже на пару дней засадили в каталажку, но у него оказалось железное алиби.

В момент смерти матери он как раз кувыркался в койке с очередной своей любовницей — рыжей красоткой с пухлыми ляжками и такой большой грудью, что она не втискивалась ни в одно платье.

У моего отца внешность и манеры были как у классического чикагского гангстера, хотя мы тогда жили в Мемфисе. Носил он, во всяком случае, только самые дорогие костюмы, которые шил на заказе лучшем ателье города; предпочитал рубашки из тончайшего египетского хлопка; любил шелковые галстуки, золотые запонки и золотые часы «Ролекс». Одного этого было достаточно, чтобы уложить в постель любую бабу, и папаша вовсю этим пользовался.

Но дело было не только в его манере одеваться. В свое время я частенько наблюдал его за «работой», и это помогло мне набраться ума-разума. Отец владел небольшим ресторанчиком, и часто по вечерам выходил в зал, небрежно флиртуя на ходу со всеми посетительницами женского пола. Как правило, ему даже не приходилось особенно стараться — женщины просто липли к нему, и папаше оставалось только выбирать.

Сколько я себя помню, у отца всегда были любовницы, а когда умерла мать, их стало столько, что это напоминало небольшое нашествие. Они от души жалели его, а он… он умело этим пользовался.

Главной его слабостью были, однако, не женщины, а любовь к бутылке. Слава богу, мне хватило ума не последовать его примеру.

Днем папаша выглядел как огурчик, но часам к девяти он уже едва держался на ногах; когда же ресторан закрывался, он бывал настолько пьян, что мне приходилось самому отвозить его на квартиру, которую мы снимали.

Хозяйство вела прислуга, которая приходила три раза в неделю.

Папаша спал и с ней тоже. По-моему, ему было совершенно все равно, как выглядит женщина, которую он укладывал к себе в постель. Он часто повторял: «Только баба, которая страшна как смертный грех, может показать тебе настоящий секс. Все они сексуально озабочены и бывают чертовски благодарны, когда обращаешь на них внимание».

Впрочем, сам он предпочитал все-таки женщин покрасивей и попышней.

Из-за склонности к женщинам и к бутылке у отца никогда не хватало времени для меня, поэтому я вырос настоящим беспризорником. Вместо того чтобы прилежно учиться и тискать по углам одноклассниц, я прибился к молодежной банде и начал веселую жизнь. Угонять машины и взламывать винные лавки было намного веселее, чем сидеть в пустой квартире и ждать, пока заявится пьяный отец.

И все же его живой, наглядный пример не мог пройти для меня даром. Я почувствовал, что готов пойти по его стопам. «Трахнуть и слинять»— вот был папашин девиз, и я решил, что мне он вполне подходит.

Когда мне исполнилось пятнадцать, а отцу — пятьдесят, у него уже не было ресторана, да и он был уже не так красив, как прежде. Его смуглое, дерзкое, как у пирата, лицо обрюзгло и приобрело нездоровый землистый цвет, под глазами не проходили черные круги, талия расползлась, превратившись в объемистое «пивное» брюшко, а улыбку портили гнилые зубы, которые он боялся лечить.

Однажды — этот день я запомнил на всю жизнь — я задал отцу вопрос, который мне давно хотелось задать ему. Мне нужно было знать, не он ли убил мою мать.

Он врезал мне с такой силой, что рассек губу — шрам остался у меня до сих пор.

«Убирайся из моего дома, щенок! — заорал он, и его выпученные глаза налились кровью. — Я никогда больше не хочу видеть твою поганую рожу!»

Нашел чем пугать! К этому времени у меня было две любовницы, у которых я мог жить сколько душе угодно, да еще с десяток девчонок дожидались своей очереди.