Сохейр Хашогги - Мираж

— Расслабься, приведи себя в приличный вид. — Это означало совет переодеться в тоби. — Пойди поздоровайся с матерью, потом зайди на минуту к Ум-Юсеф. Да, и не забудь о своей младшей сестре. Она давно с нетерпением высовывается из женской половины и при каждом дуновении ветра спрашивает, не ты ли это приехал.

Малик страшно соскучился по матери и сестренке, но опасался, что во время визита вежливости ко второй жене отца будет стесняться и неловко себя чувствовать. Эта женщина была всего на несколько месяцев старше Малика и недолюбливала своего пасынка. Но его опасения были напрасны: после рождения сына мачеха была, на седьмом небе от счастья и весьма сердечно встретила Малика. Ребенок давал ей почетное право именоваться «Ум» — «мать», Ум-Юсеф — мать Юсефа.

«Родив сына, — с горечью думал Малик, — эта женщина упрочила свое положение и оттеснила на второй план мою родную мать».

— Ты, конечно, хочешь поздороваться и с Амирой, — пробормотала мачеха. — Думаю, она у себя в комнате. Господи, как я глупа, ты же прекрасно знаешь, где она может быть.

Малик взбежал по знакомой лестнице и на западный манер постучал в дверь. Сначала он не узнал стоявшую на пороге женщину.

Без сомнения, Амира оказалась истинным цветком пустыни, ждущим первого дождя, чтобы распуститься с дивной красотой. Когда Малик год назад уезжал, сестра только обещала сбросить с себя мальчишескую угловатость девочки-подростка, но сейчас перед ним стояла настоящая красавица.

— Это ты, сестренка? — задал он глупейший вопрос.

— Ну кто же еще, дурачок? — ответила Амира и кинулась на шею Малику. Как его дела, как выглядит Марсель, как показался брату аль-Ремаль — казалось, ее вопросам не будет конца.

— Фарид говорил с тобой? — Малик сумел-таки вставить слово. — О своих планах насчет малышки Лайлы? Бестактность эта была вполне простительной: до молитвы оставалось слишком мало времени, по радио уже передали предупреждение, что час ее близок.

— Да. Давай встретимся в саду после ужина и поговорим.

— Ладно. Да! Я только что познакомился с нашим новым братом.

— О, он такой хорошенький, настоящая прелесть! А ты заметил амулетики?

— Да.

Обычай украшать пеленки ребенка многочисленными амулетами-оберегами был широко распространен, но для образованных людей он стал ничего не значащим ритуалом.

Всерьез воспринимать эти знаки могли теперь только темные, охваченные предрассудками крестьяне. Упоминание об амулетах было камешком в огород второй жены отца.

— Ты видишь, с кем мне приходится здесь жить, — пожаловалась Амира, — но в последнее время она переменилась и стала более приветливой. Ну все, иди, мы поговорим позже.

Малик поспешил к себе, снял костюм и ботинки и переоделся в тоби и ременные сандалии. По радио уже звучал голос муэдзина, призывавшего правоверных на молитву. Растягивая слова, он повторял дважды каждую строку завета, кроме последней: Аллах всевелик.

Свидетельствую: нет бога, кроме Аллаха.

Свидетельствую: Мохаммед — пророк Аллаха.

Спешите на молитву. Спешите к спасению.

Молиться лучше, чем спать.

Нет бога, кроме Аллаха.

Темнело. Малик бродил среди олеандров и бугенвилий сада, с наслаждением вдыхая сладкий аромат и с улыбкой прислушиваясь к журчанию фонтана — символа богатства и благосостояния его отца. При этом Малик вспомнил давнюю известную историю о том, что, когда на землю их страны пришли американцы и англичане и начали искать нефть, правитель аль-Ремаля молился о том, чтобы из скважин вместо черного золота забила простая вода.

Наступали самые благодатные часы, которые Малик любил больше всего — сумерки, предшествующие ночи. Жара спала, горячий воздух поднимался к небу. Ярко сияя на фоне его бездонной черноты, мерцали божественным светом звезды. Во Франции много чудес, но ни одно из них не могло сравниться со звездами аль-Ремаля.

— Это ты, братец?

— Ну кто же еще, дурочка?

Смеясь, Амира вышла из темноты и взяла Малика за руку.

— Я очень скучала по тебе, — просто и сердечно сказала она.

— А я по тебе, — признался Малик.

— Сомневаюсь, что у тебя было время скучать. Должно быть, твои дни были очень заняты, я уж не говорю о ночах.

— Дни — да, но мои ночи, боюсь, были слишком одинокими.

— Прости, брат, я не подумала. Наверное, я просто ревную.

— Ревнуешь?

— Нет, скорее это зависть. — Амира подняла глаза к небу, но света звезд было слишком мало, чтобы разглядеть выражение ее лица. — Иногда я думаю, что отдала бы все на свете, лишь бы оказаться на твоем месте.