Сохейр Хашогги - Мираж

Этим спасительным местом стал Санли. В старинном замке располагалась лечебница для женщин, выздоравливавших после косметических операций и нуждавшихся в строгом соблюдении врачебной тайны. Кроме того, в первые дни после хирургического вмешательства Амира выглядела не лучше, чем после памятного избиения мужем.

Хирург перед операцией объяснил, что главное не полное изменение внешности, которого не следует добиваться, даже если бы это было возможно. Во-первых, все считают ее погибшей. Во-вторых, и это главное, узнаваемость определяется одной-двумя чертами, которые являются ключевыми и которые следует изменить.

Прежде всего нуждался в коррекции нос, изуродованный кулаком Али. Хирург пообещал также слегка изменить разрез глаз и порекомендовал контактные линзы, превратившие карие глаза Амиры в темно-зеленые. Кроме того, со лба у нее был убран шрам.

На словах все было просто и несложно, на деле же после операции Амира выглядела, как жертва авиакатастрофы. Однако через неделю, когда спал отек и рассосались синяки, Амира увидела в зеркале лицо новой женщины — узнаваемой, но совершенно незнакомой.

Через две недели хирург самолично сфотографировал Амиру, а еще через два дня она стала обладательницей нового французского паспорта, где значилось, что изображенную на фото женщину зовут Дженна Соррел. Карим сохранил свое имя, таково было желание Дженны вопреки совету хирурга. Это было единственное, что обсуждалось открыто. О Филиппе было сказано только, что это был прекрасный человек и чудесный друг, при этом имя Рошона не упоминалось и ни разу не было произнесено.

Спустя месяц после своего прибытия во Францию Амира — Дженна поднялась на борт сухогруза, следовавшего из Гавра в Новый Орлеан. Такой способ передвижения был выбран ради последней предосторожности: на корабле Дженну было практически невозможно обнаружить.

Плавание стало для Дженны серьезным испытанием. Будучи единственной женщиной на судне, она чувствовала себя так, словно ее голую выставили на всеобщее обозрение. Капитан, пожилой, относившийся к Дженне по-отечески грек, видимо, оценил положение и отдал соответствующий приказ. После этого члены команды перестали открыто рассматривать женщину, но Дженна продолжала, естественно, ловить на себе взгляды, брошенные исподволь, значение которых было однозначным. Но в конце концов это всего-навсего немного стесняло. Гораздо хуже было все нараставшее чувство вины перед Филиппом, который пошел ради нее на столь тяжелую жертву. А ведь на свете существовал еще и Малик. Сейчас он, должно быть, сильно горюет, смирившись со смертью любимой сестры. Может быть, стоит сообщить ему, что она жива? Послать хотя бы короткую весточку? Нет. Пока пусть он лучше ничего не знает.

В Новом Орлеане Дженна прежде всего заполнила анкету о предоставлении ей статуса иностранного студента, затем нашла отель для матерей с детьми. Покончив с этими делами, она отправилась искать ювелира. Город не соответствовал ее представлению об Америке, во всяком случае, о той Америке, какую показывали в «Далласе». Новый Орлеан был городом скорее средиземноморским, очень похожим на Марсель.

Она трижды прошла мимо ювелирной лавки на Ройял-стрит, прежде чем решилась войти. На вывеске красовалось еврейская фамилия, сразу пробудившая в Дженне всосанные с молоком матери предрассудки. Но вопреки всему магазин ей понравился. Ювелир сдвинул на лоб лупу и поднялся из-за стола навстречу Дженне.

— Я хочу продать несколько камней, — без обиняков сказала она, достав из сумочки драгоценности, и положила их на прилавок.

Старик несколько мгновений пристально рассматривал сверкающее богатство, затем заговорил:

— Какое качество! Это настоящая красота, знаете ли. Могу я узнать, как вас зовут, мадам?

— Соррел. Так, а я Харви Ротштейн. Рад познакомиться. У вас французская фамилия?

— Да, я вышла замуж во Франции.

— Понимаю, понимаю. Ну что ж, мадам Соррел. — С этими словами он надвинул лупу на правый глаз и внимательно стал изучать камни, то и дело прищелкивая языком от восторга. Через некоторое время он наконец нарушил молчание. — Я куплю их, если даже для этого мне придется залезть в долги.

Ювелир назвал сумму, которая показалась Амире непомерно низкой. Она начала торговаться. Ротштейн поднял цену, но ненамного.

— Вы нигде не получите больше, — убежденно сказал торговец.

Вид этого человека, его искреннее восхищение камнями внушили Амире доверие к ювелиру. Она почувствовала, что человек говорит правду.