Ирина Майорова - Турецкий берег, край любви

В камере темно и душно. Крошечное зарешеченное окошко под самым потолком почти не пропускает света, а уличный воздух цедит со щедростью самоварного крана.

Таня сидит на отполированной задами сотен арестантов лавке, прислонясь затылком к шершавой стене. Перед глазами, как будто кто-то склеил кольцом кинопленку, одна и та же сцена.

Вот она выходит из зала прилетов аэропорта Антальи, щурясь, смотрит по сторонам. Видит идущего ей навстречу Мустафу, бросается к нему… В это мгновение откуда-то появляются люди в форме. Хватают ее за руки, надевают наручники. Мустафа лежит на пыльном бетоне лицом вниз. Потом их обоих ведут внутрь здания аэропорта. Она выворачивает шею – пытается увидеть Мустафу, спросить, что все это значит. Но полицейские, которые взяли его в плотное кольцо, замедлили шаг. Видимо, нарочно, чтоб они не разговаривали.

В большой комнате один из полицейских ставит на стол Танин саквояж и вытаскивает оттуда сувениры, пакет с футболкой, косметичку. Последним достает сверток, который ей в Стамбуле дал Мурат. Выдергивает из черной пластиковой подставки нож для резки бумаги, вспарывает пакет. В нем – белый порошок. Полицейский смотрит на Таню:

– What is it? [1]

Она мотает головой: не знаю.

Он переходит на немецкий:

– Was ist das? [2]

Таня снова мотает головой.

– Is it heroin? Ist das Heroin? [3]

«Он спрашивает или утверждает? – не может понять Таня, и тут ее пронзает, как молнией: – Героин?! Откуда в пакете героин?! Подбросили на проверке багажа, когда саквояж просвечивали в темной камере? Нет, это невозможно! А в самолете саквояж все время был со мной, стоял под креслом».

Подавшись вперед, она присматривается к пакету. Тот самый, что ей дал Мурат, – синий, с желтым рисунком, обмотан широким скотчем… Но он же сказал, сувенир для брата. А Мустафа? Он знал, что будет в пакете? Нет, нет, нет! Он не знал. Он не виноват! Это она перед ним виновата. Она должна была еще там, в Стамбуле, посмотреть, что в свертке. В Москве же всегда на вокзалах, в аэропортах предупреждают по громкоговорителю, чтоб ничего не брали у посторонних. В Стамбуле, наверное, тоже предупреждали, но она не поняла, потому что говорили на турецком и английском. И потом, какой же Мурат посторонний?

В комнату вводят Мустафу. Сажают напротив. Что-то спрашивают по-турецки, показывая то на Татьяну, то на разваленный надвое сверток. Он молчит, отвернув лицо в сторону и избегая встречаться с Таней глазами.

Вскоре его уводят, а полицейский жестом велит Тане встать. Подводит к столу и начинает складывать в саквояж вещи. Продевает сквозь ручки бумажную ленту, склеивает концы, ставит печать. На столе остаются только пакет с белым порошком и Танин сотовый.

В голове сами собой составляются две фразы на английском:

– May I call? I have a right for one call [4].

В изумленных глазах полицейского Таня читает: «Надо же! А прикидывалась, что не понимает по-английски! Та еще штучка!»

Немного поколебавшись, он пододвигает аппарат на край стола. Таня берет телефон руками в наручниках, неловко откидывает крышку, находит в памяти номер Марины.

Татьяна и сейчас, спустя несколько часов, не знает, почему решила позвонить именно Марине. Не в офис турагентства, номер которого забит в память, не маме… Нет, маме она звонить ни за что не стала бы. Известие о том, что дочь арестована и сидит в турецкой кутузке за наркотики, ее бы убило…

Сколько от Сиде до Антальи? На карте Турции эти города совсем рядом. Значит, Марина уже в Анталье и сейчас что-то делает, чтобы Таню выпустили. Ищет адвоката, разговаривает с консулом. А если она никуда не поехала? Пообещала сгоряча, а потом передумала. Ну кто ей Таня Дронова? Не подруга даже. Хорошая знакомая, приятельница, участница ежесубботних релакс-мероприятий в сауне, традиционно завершающихся обедом в ближайшем ресторанчике.

Нет, если бы все зависело только от Марины, она бы поехала. Обязательно поехала бы. Но она же в Сиде не одна, а с Игорем. И если он скажет: «Сиди и не дергайся!», она не ослушается. Перечить и настаивать на своем не будет. У них в эти две отпускные недели должно все решиться… Пусть тогда Насте позвонит! Хотя зачем? Уж та точно никуда не поедет. От Мармариса до Антальи километров четыреста, но дело даже не в расстоянии… Настя не из тех, кто бросается на помощь. Она этого и не скрывает. Сколько раз приходилось от нее слышать: «Да, я эгоистка. Жизнь научила, что по-другому нельзя». А когда узнает, что случилось с Татьяной, наверняка скажет: «А я предупреждала! Целый вечер втолковывала этой дуре: с турецкими мужиками связываться нельзя! Теперь пусть сама выкручивается».