Анна Малышева: Тамбур

Оно вообще ничего не выражало. Женщина спокойно смотрела на собеседницу, прижимая к груди кроткого кота. Зато дочь была вне себя:

— Мама, ядам наш телефон? Мама, я…

— Дай, — бросила та через плечо, отворачиваясь и невозмутимо продолжая путь.

— Вот, — засуетилась девочка, отыскивая в кармане клочок бумаги. Нашелся фантик от жвачки. — Это мамин мобильный, это мой…

— У тебя есть мобильный телефон?

— Да, — девочка взметнула такой молящий взгляд, что Маше снова стало не по себе. Счастливый ребенок не мог так смотреть. Вообще ни Один ребенок не должен был смотреть так. Даже тот, что просит милостыню в переходе метро.

— У меня есть телефон, — девочка обернулась, отыскивая взглядом мать, уже почти исчезнувшую на выходе из подземного тоннеля. — У меня все есть. Меня зовут Света.

— Ты говорила.

— Да? — будто в оцепенении переспросила та и вдруг бросилась вслед за удалявшейся фигурой, облаченной в дорогую шубку.

«Что за черт, — растерянно подумала девушка, глядя на опустевший переход. — И ведь сколько раз говорила себе — не знакомься на улице. На кого только не напорешься…А кошка перебьется. Ну дам еще одну таблетку. Ну не посплю еще ночь. Голосок у нее! Можно сажать на пожарную машину вместо сирены. Пускай вращает своими голубыми глазами и орет».

Когда она поднялась наверх, матери и дочери там уже не было. От них не осталось ничего, кроме фантика от жвачки, на котором были записаны два телефонных номера.

Девушка нащупала эту бумажку, когда глубже засунула руки в карманы. Внезапно она поняла, что пошла не в ту сторону. Ей нужно было свернуть направо, а она…

Получается, возвращалась туда, где забыла перчатки.

Туда.

Куда решила больше не возвращаться.

К тому.

С кем решила никогда не говорить.

Может быть, именно потому она и заговорила с незнакомыми людьми. Ведь иногда хочется просто с кем-то поговорить.

Утром жена попросила купить к ужину «чего-нибудь». Алена просила робко, будто заранее извиняясь за то, что вернется с работы слишком измотанной для того, чтобы заняться хозяйством. Они редко ужинали вместе. Жена возвращалась с работы усталая, бледная — казалось, на ее худощавом нервном лице навсегда отпечатался мертвенный свет люминесцентных ламп коммерческого банка, где она оформляла лицевые счета. Приходя с работы и видя на кровати скрюченную, обессиленную фигурку, Сергей уже не решался просить о каких-то услугах. Завтракали также порознь. Что Такое совместный обед — давно забыли. Ели на работе, и еда была такой пресной и безвкусной, что он через пять минут забывал, что ел. Зато вспоминал об этом вечером, когда начинало саднить в желудке — гастрит вступал в свои права. Но вот, в кои-то веки, она попросила купить «чего-нибудь».

Наверное, рассчитывала прийти домой пораньше. А он вот запоздал.

Хорошо, что еще вспомнил… И вспомнил лишь потому, что, очнувшись от привычной, усталой оцепенелости, порезался о случайный взгляд возле ночного магазина.

«Ну и парень, — подумал Сергей, остановившись у освещенной витрины. Это было единственное место в глухом переулке, где удавалось что-то разглядеть. — С таким в лифт не садись!»

А в сущности, в ;"том молодом человеке ничего пугающего не было. Наверное, — лет двадцати'. Темные, небрежно подстриженные и все-таки ухоженные волосы блестели в неоновом свете вывески магазина и, если к ним прикоснуться, наверняка оказались бы шелковистыми. Глаза черные — хотя при таком освещении разобрать было трудно Обычный прохожий — но с каждой секундой он все больше удивлял Сергея.

Одет не по погоде — на улице мороз, а на нем ничего, кроме классического костюма-тройки. Будто парень удрал из офиса, прикупить булочку. Днем это никого бы не удивило — ну выскочил на минутку, ну молодость — мороз нипочем, работа срочная… Но какой там офис около полуночи, какой чай? И если учесть, что на улице было уже минус пятнадцать… Сергей вспомнил, как взглянул на термометр, уходя с работы, и выругался про Себя — утром понадеялся на лучшее, надел легкие ботинки.

Поза этого парня… Ему бы, на таком холоде и в такой одежде, рвануть в магазин, в тепло, купить, что нужно, и аллюром обратно. А тот стоял перед витриной, легко и небрежно положив руки на бедра, будто собирался спеть арию Кармен из оперы Бизе. Но не пел. Даже не двигался. Просто что-то созерцал.

Но главное — взгляд. Это был остановившийся взгляд человека, который видит перед собой нечто страшное, настолько страшное, что даже отказывается от попытки сопротивления. Так могла бы смотреть жертва, которую загнали в угол несколько мучителей, и она, поняв, что спастись нельзя, от ужаса теряет и силу воли, и рассудок. Так могла бы смотреть на своего насильника женщина, которая уже безо всякой надежды шепчет помертвевшими губами: «Пожалуйста, не надо…». И так мог бы смотреть на нее насильник, втайне пугаясь того, что сейчас совершит. Иногда преступник и жертва смотрят совершенно одинаково. Но за стеклом витрины этого ночного магазинчика ничего страшного не было. Кого могли напугать кирпичики хлеба, шоколад, собачьи консервы и бутылки с газировкой?