Татьяна Устинова - Всегда говори «Всегда» – 4

– Что ты решила с Димкой? – прервала тягостное молчание Ольга. – Хочешь, я сама ему няню найду? Или пока к себе заберу.

– А что значит – пока?! – взвизгнула Надя и, махнув ногой, отправила единственную тапку тоже в ведро. – Это на сколько ты сына у меня отнять хочешь?

– Что ты несешь, Надя? Перестань, пожалуйста, так со мной разговаривать. Ты меня словно в чем-то обвиняешь.

Ольга встала и обняла подругу, почувствовав, как колотится ее сердце. Надя вывернулась, выскользнула из объятий, схватила тарелку и налила в нее борщ – наверное, Димке.

– Просто сытый голодного не разумеет. Ты меня не понимаешь, потому что у тебя все хорошо. У тебя же на лбу крупными буквами написано: «Жизнь удалась!»

– Это хорошо, что у меня на лбу так написано, – усмехнулась Ольга. – Значит, умею лицо держать…

– Ой, перестань… Опять будешь про Оксану вспоминать? – Надя с остервенением начала резать хлеб – прямо на столе, не подложив доску. – Пора бы уже успокоиться! Ты дальше своего носа ничего не видишь! Тебе только твои проблемы кажутся настоящими! Потому и Оксану тогда проглядела! Только о себе думаешь! Муж налево сходил! Вот горе! Это смешно, Оля!

– Надя, я не хочу с тобой разговаривать в таком тоне. И не хочу видеть, как ты губишь себя!

– Не смотри! Не разговаривай! Я тебя не звала! Уйди от меня!

– Наденька… – Ольга попыталась снова обнять ее, но Надя резко обернулась с ножом в руке и с перекошенным от злобы лицом:

– Пошла вон!

– Мама! – закричал Димка из детской.

Ничего не оставалось, как взять сумку и уйти. Она проиграла эту битву за подругу. И что делать дальше – не знала…

На вечерний рейс она уже опоздала, поэтому поехала домой. С тяжким сердцем. С разрывающейся на части душой.

Тогда, из секты, ее выдернула беда с Петей… Ну не желать же Димке-маленькому плохого, чтобы Надьку спасти!

В лобовое стекло хлестал дождь, и дворники смахивали косые длинные струи, словно утирая слезы Вселенной.

Зазвонил телефон. Ольга ответила, даже не посмотрев, кто звонит – впрочем, она и так знала.

Сергей снова начнет ее уговаривать поскорее вернуться в Новосибирск. Она уже набрала воздуха, чтобы сказать: «Я приеду, только когда с Надей все будет в порядке», как услышала чужой, далекий голос Барышева:

– Оля, отец в реанимации. Сердце.

– Сережа! Я сейчас! Я прилечу!

Она развернулась через двойную сплошную и помчалась в аэропорт, давясь слезами и чувством вины.

Это из-за меня… Из-за меня… Я уехала, а папа подумал, что я до сих пор не простила Сережу…

Сознание то угасало, то возвращалось, позволяя слышать обрывки фраз.

– К Борису тебя везем, – услышал он слова сына и, ощутив легкую тряску, догадался – он на носилках, в «Скорой». Догадку подтвердила взвывшая сирена, новой болью отозвавшаяся в сердце. – Все будет хорошо, – добавил Сергей почему-то детским плачущим голосом, каким в восемь лет отпрашивался гулять.

– Олю… и детей… береги… И Юру… не бросай… помоги ему… Из него… толк… выйдет… – Кажется, у него получилось это сказать, потому что сын сжал его кисть и нормальным, взрослым голосом бодро сказал:

– Пап! Мы еще всей семьей, всем городом его победу отпразднуем.

Он понесся куда-то с бешеной скоростью, его затягивало в бесконечную, свистящую, светлую воронку, и последняя мысль была: «Оставайтесь. Живите. Мне хорошо. Я многое сделал. Много успел…»

Он сказал бы это вслух, если б мог, но – все летел, летел вдаль, в этот белый коридор света, коридор вечности, и где-то там, впереди, отчетливо видел лицо женщины, которую всю жизнь любил…

Дверь больничного коридора распахнулась, Ольга бросилась Сергею на шею:

– Сережа!

– Приехала… – Он уткнулся ей в волосы, вдыхая родной, спасительный запах. – Теперь все хорошо будет.

Ольга оторвалась от него, ринулась к двери с горящей красной табличкой «Реанимация. Не входить».

– Разряд! – раздался оттуда голос Бориса Климова. – Еще!

– Он маму звал… – прошептал Сергей, вспоминая «уходящее» лицо отца, когда его на каталке, бегом, завозили в реанимацию.

– Все хорошо будет, Сережа…

– Прямой укол адреналина в сердце! – заглушил ее слова крик Климова из реанимационной.

Они вцепились друг другу в руки – больно, кажется, даже до крови… И простояли так вечность… Пока дверь не открылась и оттуда не вышел Борис – обмякший, словно стекающий вниз, с безвольно повисшими вдоль тела руками и с глазами в слезах. Он снял с лица маску и отшвырнул ее в угол.