Людмила Леонидова - Лондон у ваших ног

В результате мы стали папуасами на острове Невезения. Картошка, посаженная по-мичурински, сдобренная парами тройного одеколона, сгнивала на полях, не добравшись до закромов родины, потому что неожиданно наступали весна, лето, осень, а вместе с ними — непогода: половодье, засуха или первые морозы.

Сейчас учатся по-другому, для себя, серьезно, чтобы пригодилось в жизни. Картошку теперь покупают за границей, а бабка Нюра, что живет в деревне, неподалеку от нашего садового участка, сидя на завалинке возле своего полуразвалившегося дома, продает из ведра бананы (кстати, молодая картошка стоит дороже).

Зато по-английски теперь научились понимать все. Та же бабка, подойдя однажды к сельскому магазину, где написано «Shop» и где продается хозяйственное мыло вместе со сникерсами и пепси-колой, увидев табличку с надписью «Closet» недовольно кричит:

— Опять Глашка в банк умчалась!

— А что там, в банке-то? — также громко вопрошает ее соседка, которая к этому шопу перебраться не может: последнее бревнышко, что через огромную лужу было проложено, сгнило и плюхнулось в непролазную грязь.

— А ей ипотечный кредит дают, — шамкает беззубым ртом бабка Нюра, проявляя необыкновенные знания в экономических терминах.

— Это подо что такое ей дают? — не уступая бабке в эрудиции, вопрошает соседка. — Я вот телочек хотела купить, аж до губернатора дошла, а он мне: «Ипотека… ипотека, научились, — говорит. — А подо что тебе ипотеку-то, под избу дырявую?» — Так и не дал.

— А ей не за просто так, — объясняет бабка Нюра, — она в партию записалась.

— В какую еще партию? — встрепенулась соседка.

— К Жириновскому. Тот ей кредит и пообещал устроить.

— А-а, — на минуту задумалась соседка. — А ей зачем, не знаешь, кредит-то этот?

— Зачем-зачем, акции магазина скупить хочет.

— Все? — удивилась соседка, будто это был не развалившийся сарай на бездорожье, а супермаркет в центре города.

— Конечно, все. Хозяйкой намылилась стать.

— Спекулянтка проклятая! — ругает предприимчивую продавщицу соседка. — Вон в Москву ездит, там по дешевке товар скупает, а нам втридорога продает. Каждый бы так смог.

— Каждый бы смог, а делает она, — разумно рассуждает бабка Нюра. Бабка когда-то бригадиром в колхозе работала. Знает все наши дела не понаслышке.

Что касается английского, то на вопрос иностранцев: «Как поживаете?» мы отвечали: «Хорошо», но дальше этого дело не шло.

Кроме дипломатов, бойко разговаривали на языке фарцовщики и проститутки. Он им для дела был необходим.

А я пять лет в школе и пять лет в институте запоминала «сотни», зубрила сильные и слабые глаголы, выучивала топики про семью, коммуниста отца, но за десять лет не только не научилась говорить, но и абсолютно не понимала, что говорят мне.

Так-то вот. Зато моя девочка свободно говорит и все понимает на двух языках. Но никакой романтики не признает, никаких двоечников с поцелуями. Начала сразу с фирмача. К слову, очень достойный молодой человек. Все при нем: ручка — «Паркер», часы — «Сейка», ботинки и костюм — «Хьюго Босс», сам — англичанин. Съездила к нему в Лондон.

— Ну что? — спрашиваю я.

— Все о'кей, — отвечает, — дом на Оксфорд-стрит.

— Крестная — королева-мать, — подшучивает мой муж.

Дочь не удостаивает его ответом.

Михаил — ее отчим. Мягкий и уступчивый, он не вмешивается в наши отношения, за что мы ему очень благодарны. Он воспитал Александру с пеленок и заменил ей отца. Но совершенно не в том понимании, как принято считать: не ходил с ней за ручку в кино, не играл в куклы и даже не гладил по головке на ночь. Он просто ее не обижал. И не давал обижать мне, когда, устав от чего-нибудь, я несправедливо орала на нее или наказывала. Он был всегда воплощением доброты и спокойствия. От этого в доме царила хорошая атмосфера. Михаил, в понимании женщин, очень положительный человек.

И все-таки я желала бы видеть свою единственную дочь другой. Мне хотелось, чтобы она носила хвостик, как во времена моей юности, подводила стрелочки у глаз, ходила на шпильках и на ночь крахмалила нижнюю юбочку, которая утром бы торчала, как у куклы Барби. Мне хотелось видеть ее женственной и нежной, хлопающей длинными ресницами, когда юноша с прозрачными глазами, сняв с нее варежку в подъезде, дыханием согревал бы ее тоненькие наманикюренные пальчики. Мне хотелось, чтобы первый раз у нее все было красиво, с шампанским, в мягкой постели, страстная любовь с первого взгляда и до гроба.