Энн Стюарт - Холодный как лед

И умереть с ними.

Такой приятный сон. Ее качало, убаюкивая, как ребенка в материнских объятиях, если не принимать во внимание, что мать никогда не брала ее на руки. Женевьеве со всех сторон было так уютно, а еще она чувствовала себя странно свободной, такой умиротворенной, словно обласканной.

Откуда–то шла низкая грохочущая вибрация, вгоняя спящую в восхитительное ощущение расслабленности. Просыпаться она не собиралась: так приятно было лежать и наслаждаться этими физическими ощущениями. Где–то в дальнем уголке разума шевелилось легкое недовольное беспокойство, но она решила не обращать на него внимания, глубже погружаясь в благословенный сон.

Ей следовало знать, что этот сон придет. Он подкрадывался, когда она меньше всего ожидала, наступал прежде, чем она могла остановить неизбежное. Все происходило, как тогда, три года назад. Она снова была в той обшарпанной кабинке в бесплатной юридической консультации для неимущих в крошечном муниципалитете Оберна, штат Нью–Йорк, сидя за столом, заваленным огромной кучей бесполезных дел. Зеленые скучные стены, остывший мерзкий кофе, и телефон звонит и звонит, и потом вдруг замолкает, как предвестник смерти.

Ей известно, что не стоило так поздно задерживаться на работе, одной в целом здании. Этот кабинет знало слишком много отвратительных личностей, она ведь нажила массу врагов за свою короткую жизнь. Она была Жанной Д’Арк, героиней, бросавшейся спасать избитых женщин, сажавшей жестоких, смертельно опасных мужей за решетку, помогавшей этим женщинам обрести надежду на сносную жизнь. И проделала огромную работу, справлялась с любыми случаями домашнего насилия, а ведь только в одном бедном районе, таком, как Клинтон Кантри, штат Нью–Йорк, объем ее профессиональной нагрузки зашкаливал.

Но Женевьева держалась, работая сверхурочно за мизерную зарплату, как дурочка думая, что может что–то изменить. И никогда не слышала раздававшихся в том пустынном коридоре шагов. Не понимала, что происходит, пока не поднимала взгляд и не видела возникавшего в проеме двери мужа Мардж Уитмен.

Этот урод с мерзким характером только день, как вышел из тюрьмы, куда попал после того, как сломал жене руку, челюсть и ключицу, и ему вручили запретительный ордер. Что не привело его в восторг.

Под столом Женевьевы имелась кнопка вызова помощи на случай нужды. Она нажала ее коленом и потянулась за телефоном.

– Вам не назначено, мистер Уитмен, боюсь, что мне придется попросить вас покинуть мой кабинет, – предупредила она. Спокойная, уверенная, что всегда может договориться. – Если хотите, приходите завтра, и мы обсудим ваше дело…

– Телефон не пашет, – сказал он, тяжело ступая, подходя ближе. От огромного мужчины, крепкого и мускулистого, воняло пивом и потом. И яростью. – И нет никакого гребаного дела. Вы встряли между мной и моей дурой. Пора вам кое–что зарубить на носу.

Он оказался прав, телефон не работал. И вот тогда–то она почувствовала первый намек на страх, но у нее все еще оставалась кнопка под столом. Она держала ее, быстро соображая.

– Мы можем поговорить об этом в часы приема, мистер Уитмен, – предложила она. В прохладной манере не проглядывало ни следа нервозности. – А сейчас я прошу вас покинуть мой кабинет.

Он захохотал. И даже не соизволил закрыть за собой стеклянную дверь: знал, что некому прийти на помощь.

– Мы прямо сейчас поболтаем. И не думаю, что разговорчики тут помогут.

Женевьева попыталась бежать, но он впечатал ее в перегородку, и толстое стекло разлетелось на кусочки под тяжестью ее тела. Были времена, когда она почти забывала о том, что произошло. А временами все оглушающе возвращалось. Как тяжелые кулаки врезались в ее лицо, что ощущало ее тело, когда она упала на разбитое стекло, как отморозок снова и снова пинал ее, как впивались в кожу осколки. Казалось, это происходило бесконечно, только она подумает, что он закончил и оставит ее в покое, как еще удар, еще пинок, и она стонала, захлебываясь наполнившей рот кровью.

Потом он наклонился к ней, вздернул вверх и приблизил к ее лицу свою физиономию.

– Черт, ты даже не стоишь, чтобы тебя прикончить, – рыкнул он. И швырнул на пол.

Должно быть, она потеряла сознание. Когда очнулась, то лежала в луже крови, в кромешной тьме пустого здания.

Ей пришлось ползти по стеклу. И она доползла до лестницы, а потом свалилась, обессиленная, и лежала там, как мешок с костями, неспособная ни пошевелиться, ни позвать на помощь. А только плакать.