Мариус Брилл - Хищная книга

Полагаю, я самым убедительным образом доказал, что в рамках строго научного подхода мы не вправе называть лимерентную «любовь» со всеми ее возвышающими, опаляющими, душераздирающими, судьбоносными аспектами биологически «естественной». Мы должны, следовательно, рассмотреть тот вариант, что любовь суть чисто человеческое изобретение, идея, передававшаяся из поколения в поколение.

Если эта самая любовь — не врожденное свойство человека, откуда же она взялась? Кто ее для нас состряпал? Когда, где, как и зачем? Какой алхимик и в каком тигле выплавил золото чувств из наших свинцовых инстинктов спаривания? Постороннему наблюдателю может показаться, что на эти вопросы нет ответа. Мол, даже если это правда, ответы наверняка давно затерялись в дымке тысячелетий. Я говорю: нет. Не затерялись. Единственная затуманивающая их дымка — это намеренно созданная дымовая завеса, не рассеявшаяся и по сию пору, поскольку существуют силы, заинтересованные в том, чтобы скрывать истину, не давать людям узнать правду. Мои изыскания привели меня к пугающему открытию: у тех эмоций, которые все мы испытываем, фактически существует иная, гораздо более зловещая причина их возникновения в нашей жизни. В чувствах, над которыми мы не властны, заинтересованы те, кто хочет получить власть над нами.

Изобретение «любви» — совсем не такое древнее событие, как считается. На самом деле, большинство из нас даже не подозревает, насколько близко оно к современной истории.

Так когда же? Да разве можно определить, когда появилась любовь? Кто составит историческую хронологию чувства? Но летописи любви мы можем прочесть в поэзии соответствующей эпохи. Стихи давно минувших дней свидетельствуют о силе тех чувств, которые они воспевают.

Если предположить, согласившись с многовековыми воззрениями большей части человечества, что любовь органически присуща человеку, то следовало бы указать на несколько строк из китайской поэзии, написанных почти четыре тысячелетия назад. В современном переводе «Древесной дыни» (ок. 1700 г. до н. э.) мы явственно видим слово «любовь»:

НЕ ВЗДУМАЙТЕ РАБОТАТЬ ПРОДАВЩИЦЕЙ. ИЛИ, ЕСЛИ уж ситуация у вас настолько аховая, что вы просто вынуждены на это пойти — а у большинства продавщиц ситуация именно такая, — постарайтесь, по крайней мере, закруглиться еще до обеда. Как скажет вам любой, кто стоял за прилавком, худшее время за всю смену, надир, то есть антизенит рабочего дня; самый тоскливый его час — это час последний. Дело не только в том, что вы устали, не только в том, что вы простояли на ногах восемь часов, что терпение ваше истощилось, что стрелки часов весь день останавливались подремать, а сейчас, кажется, уснули окончательно и, когда бы вы на них ни посмотрели, показывают, будто бы с предыдущего раза прошло никак не больше минуты; нет, последний час оказывается таким тяжким, превращаясь в чистилище для измученной души, главным образом из-за тех, кто заходит в магазин «после работы».

Это час, которого страшатся все продавщицы. Это час, когда входная дверь подрагивает от их испуганных взглядов. Чем медленнее тикают часы, тем больше в магазине нервных тиков. Как они придут? Ввалятся оравой или будут мотать душу по одному? Будут ли они кидаться, как ястребы на добычу, или рыться, как бомжи на свалке? Какого жертвоприношения они потребуют? На чем остановится их алчущий взгляд? Кто станет жертвой этих «налетчиков»? Это час, когда работающие за письменными столами, около ксероксов и под боссами, все, у кого есть «приличная» работа и «достойная» зарплата, внезапно ощущают потребность продемонстрировать продавщицам, сколько у человека может быть свободного времени и лишних денег. И всегда найдется один «налетчик», который набросится на самую беззащитную и безропотную страдалицу и будет приставать, придираться, надоедать, упрекать и нудить, пока наконец не погасят свет и охранник не укажет ему на выход.

Для слабых и изможденных обитательниц Второго этажа, проведших день в нервной дрожи перед ужасами этого долгого часа между пятью и шестью, такие «налетчики после работы», с их свободным временем и лишними деньгами, были, прежде всего, болезненным напоминанием о том, что сами они — хранительницы священного огня розничной торговли, выдвинутая на передовой рубеж пехота капитализма — все, все до одной слишком много работают и слишком мало за это получают. Кроме, конечно, Барри, который лучше бы вообще палец о палец не ударил.