Дмитрий Вересов - Крик ворона

Впрочем, Ленине внимание проявлялось и в его отсутствие. В ноябре появились какие-то люди в черных халатах, привезли и поставили шикарный спальный гарнитур и удалились, не взяв ни копейки — сказали, что уже за все уплачено. Потом таким же манером привезли замечательное чешское пианино «Петрофф», японский телевизор... Лучшую часть прежней мебели и гардероба Таня перевезла сюда из комнаты на Шкапина, в которой покамест поселилась бывшая соседка Галина, разошедшаяся со своим Варламом. Теперь Таня почти не бывала там — не хватало времени.

Чистенькая, до невозможности вылизанная хозяином, загодя готовившим ее к выгодной сдаче, квартирка состояла из двух изолированных комнат, выходивших окнами в парк. По решению Лени большая комната стала их спальней, а гостиную оборудовали в маленькой. В планировке была только одна странность — перед самым отъездом на север Леня отгородил часть спальни, примыкающую к торцовой стене, высокой китайской ширмой, до потолка забил какими-то коробками и попросил Таню туда не лазать. Потом несколько раз от него приходили люди, забирали одни коробки, ставили другие. Каждый их приход предварялся междугородным звонком от Лени. Осведомившись о ее здоровье и настроении и выяснив, не испытывает ли она в чем-либо нужды, он четко и медленно проговаривал ей, кто именно придет и когда. Так что накладок по этой части не было.

Утром, выгуляв Бэрримора, наскоро позавтракав и прихорошившись, Таня убегала, а возвращалась поздно вечером, на гостиничной «Волге» (семьдесят рублей в месяц, но оно того стоило), падая от усталости с ног. Бэрримору на вечернюю прогулку по двору давалось пять минут, после чего Таня безжалостно загоняла его домой и, наполнив его пустую миску порцией еды на все следующие сутки, принимала ванну и бухалась в кровать. В выходные — тоже не как у людей, а вторник и четверг — Таня отсыпалась, приводила в порядок квартиру, готовила горячее на несколько дней вперед, бегала по магазинам и химчисткам.

Когда приезжал Леня — примерно десять дней из шестидесяти, — в квартире становилось шумно, многолюдно, весело. Компании бывали преимущественно мужские, солидные — умеренно пили вино, резались в карты, с удовольствием слушали Танины песни и не уставали отвешивать комплименты ей и Рафаловичу — за то, что сумел с таким вкусом обставить свою жизнь столь восхитительной подругой. Никто ни разу не произнес слово «любовница».

Их отношения трудно было назвать романом. Скорее это был необременительный и взаимовыгодный союз друзей. Лене нужно было свое гнездышко в Питере — родительский дом с хронически больной, теперь почти не встающей Ривой Менделевной и вечно ноющей старшей сестрой Розой, вернувшейся под отчее крыло после крайне неудачного брака, явно для этого не годился. А этому гнездышку нужна была красивая певчая птичка; для престижа — а стало быть, и в интересах дела — и для амурных утех. Для этой роли Таня подходила ему идеально. Сама скорость, с которой Леня все устроил, говорила Тане, что этот вариант был проработан им загодя. Она лишь наполовину верила его рассказу, что в купчинскую «стекляшку» он попал по чистой случайности и встреча с Таней оказалась для него потрясением, всколыхнувшим воспоминания о былом.

Тане нужен был мужчина — надежный, постоянный, равно умелый и в дневной, и в ночной жизни. Нужна была хорошая крыша над головой, достойная работа. Все это в считанные дни устроил ей Рафалович, и она была ему благодарна.

Двусмысленность ее положения не тяготила ее. Она давно уже внушила себе, что не с ее бурной биографией и не с ее бесплодием мечтать о нормальном замужестве, о крепкой семье. Более того, эти мечты для нее вредны именно своей нереальностью, а жить надо исходя из того, что имеешь. Короче, по уму надо жить. А ежели по уму, то стоящий мужик за себя ее не возьмет — кому нужен потоптанный пустоцвет? — а если возьмет, то потом век будет каяться, и хорошей жизни им все равно не видать. А замухрышку какого-нибудь ей и даром не надо. Ваньки с нее хватило на две жизни вперед. Так что лучше, чем есть, и не придумаешь. Ленька — это даже не синица в руках, а целый... целый индюк.

Таня невольно рассмеялась, застегнула на мохнатой шее Бэрримора поводок и вышла во двор, а оттуда в парк.

Природа оживала, оживало что-то и в Танином сердце, проявляясь в томлении, в рассеянности, в ожидании чего-то... Хоть бы Ленька скорее приехал, что ли. Уже третий месяц одна да одна. Что ему, трудно придумать себе дела в Ленинграде? Позвонить ему, что ли? Не стоит, можно на жену его нарваться, как ее, Лилю, она как раз дома сидит с ребенком — и ждет второго. Поди потом, объясняйся...